Пеллико С. Мои темницы. Штильгебауер Э. Пурпур. Ситон-Мерримен Г. В бархатных когтях

Сарриона не было дома. Он рано утром уехал в одну из окрестных деревушек. Весть об этой поездке, может быть, уже дошла до ушей Эвазио Мона. Сеньорина Пелигрос предавалась отдыху, в расчете сохранить свои силы на вечер. Она принадлежала к числу тех неудачливых людей, которых никогда не бывает в тот самый момент, когда они нужны.

— Он не должен входить в эту комнату, — холодно сказала Хуанита, — я приму его внизу.

Эвазио Мон предстал с самой приветливой улыбкой.

— Я так рад, — начал он, — что Марко поправляется. Я узнал об этом несчастии в Памплоне. У меня выдался свободный денек, и я решил нанести визит.

Он посмотрел на нее, но счел лишним объяснить, относится ли этот визит к ней, как к новобрачной, или только к больному Марко.

— Ради одной вежливости не стоило совершать такой длинный путь, — отвечала Хуанита, которой ничего не стоило в случае надобности изобразить на своем лице такую же приветливую улыбку.

— Это не простая вежливость, — с серьезным видом продолжал Эвазио Мон, — я знал Марко с детства и постоянно следил за его успехами на жизненном пути, не всегда, впрочем, с легким сердцем.

— Это очень любезно с вашей стороны. Но зачем же следить за тем, что доставляет неприятность?

Мон быстро рассмеялся, желая показать, что он умеет понимать шутку.

— Нельзя забывать своих друзей. Нельзя и не огорчаться, когда они погружаются…

— Во что? — спросила Хуанита, направляясь к столу, где слуга уже поставил кофе.

— В политику.

— А разве заниматься политикой — преступление?

— Нет, но это занятие ведет к преступлениям. Впрочем, не будем говорить об этом, — вдруг перебил он сам себя, делая жест рукой, который показывал, что эта тема ему не особенно приятна. — Вы, как видно, чувствуете себя счастливой, — продолжал он, оглядывая ее с видом добродушия.

Эвазио Мон был человек быстрых жестов, но медленной, обдуманной речи. Он, по-видимому, всегда хотел сказать больше того, что заключалось в его словах.

Хуанита бросила на него быстрый взгляд. Откуда он знал, что она счастлива, и как он дошел до этой мысли? Ведь Марко, действительно, весь предался политике, о которой он, вероятно, говорит там наверху и в эту минуту. Намек Мона попал в цель.

— Леон очень беспокоился о вас, — продолжал ровным спокойным голосом Эвазио.

Это было, впрочем, совершенно не похоже на Леона, который не беспокоился ни о чем, кроме своей души. Но Хуанита не обратила на это внимания.

— Почему же?

— Ему очень не нравится, что и вы вовлечены в политику, — мягко отвечал Мон.

— Я? Каким образом я могу быть вовлечена в политику?

Мон пожал плечами и опять сделал жест, как бы желая показать, что он против своего желания поддерживает этот разговор.

— Да, — промолвил он как бы про себя, — мы живем в практическое время. Будем же практичны и мы. Он предпочитал бы, чтобы вы вышли замуж по любви. Впрочем, переменим этот разговор, дитя мое. Как поживает Саррион? Надеюсь, он в добром здоровье?

— Это очень любезно со стороны Леона, что он так заботится обо мне, — твердо сказала Хуанита, — но я могу позаботиться о себе и сама.

— То же самое говорил ему и я, — мягко заметил Мон, — я говорил ему — Хуанита уже не ребенок. Марко — честный человек и не станет ее обманывать. Он, вероятно, предупредил ее, что этот брак — дело политики, что тут и думать нечего о любви.

Мон пристально посмотрел на свою собеседницу, и Хуаните вдруг пришло на память, что так именно и говорил ей Марко. Мон угадал верно.

— С таким состоянием, как у вас, — продолжал он со смехом, — можно сделать или уничтожить любое дело. Ваше состояние, может быть, и окажется причиной вашего несчастья, кто знает?

Хуанита рассмеялась, желая показать, что эти слова она считает шуткой.

— Однако состояние принадлежит мне, — заметила она, сверкнув глазами, — и я предпочитаю, чтобы оно досталось Марко, а не церкви.

Эвазио Мон мягко улыбался.

— Конечно, конечно, — тихо сказал он, — вот это я и говорил Леону, и сестра Тереза согласна со мной. Но ведь могли быть и другие перспективы, и вашего состояния не получил бы ни Марко, ни церковь, а оно осталось бы у вас, как того и хотел ваш отец, мой старинный друг.

— Каким же образом оно могло бы остаться у меня? — спросила Хуанита, любопытство которой было уже возбуждено.

Мон пожал плечами.

— Папа мог бы уничтожить ваш брак одним росчерком пера, если бы захотел.

Он замолчал и из-под опущенных век пристально смотрел на нее.

— И насколько я знаю, он этого и желает. А чего желает папа, то нужно исполнять, если хочешь оставаться добрым католиком.

Хуанита улыбнулась. Она, видимо, не считала нужным соглашаться с папской непогрешимостью в делах сердца, и Мон понял, что он вступил на ложный путь.

— Я вдался в сентиментальность, — заговорил он с легким смехом, — мне хотелось бы, чтобы каждая девушка вступала в брак по любви… Мне хотелось бы, чтобы на любовь смотрели, как на нечто священное. Но, видимо, я уже становлюсь стар и отстаю от духа времени. Кажется, это Саррион?