Пеллико С. Мои темницы. Штильгебауер Э. Пурпур. Ситон-Мерримен Г. В бархатных когтях

С восстановлением сил возвращалась и энергия. Больной, впрочем, все время общался с людьми. Многие приходили из долины, чтобы осведомиться о его здоровье. Некоторые присылали письма с выражением своего соболезнования. Некоторые уходили из имения с видом полного удовлетворения. Некоторые, наиболее цивилизованные, выпив в кухне стакан красного вина, поручали слуге доложить о их визите.

— Скажи, что был Педро с мельницы.

— Скажи, что заходил Фома с тремя пальцами.

— Заходил осведомиться Короткий Нож, — объяснял третий, постукивая по столу оружием, от которого получил свое прозвище.

— Далеко вам было идти? — спросила как-то Хуанита этих визитеров.

— Семьдесят миль по горам, — последовал ответ.

— Все твои друзья приходят осведомиться о твоем здоровье, — сообщила Хуанита Марко, — все это настоящие разбойники и невольно заставляют вспомнить о полиции. В долине, должно быть, нет ни мыла, ни цирюльников.

— Это все славный народ, хотя их наружность, действительно, может внушать страх.

— О, я нисколько не боюсь их! — воскликнула Хуанита, таинственно улыбаясь. — Зато кузина Пелигрос чуть жива от страха. Как она меня бранила за то, что я разговаривала с ними с террасы! Это разрушает пьедестал, на котором всегда должна стоять настоящая дама. А как ты думаешь, Марко, я стою на пьедестале или нет?

И она лукаво посмотрела на него сквозь складки своей мантильи. Она, очевидно, вызывала Марко на разговор, но он остался нем.

— Если они придут опять, — сказал он наконец усталым голосом, — то я хотел бы их видеть.

Но Хуанита уже успела переговорить на этот счет с аптекарем, и было отдано строгое распоряжение не допускать никого к больному. В конце концов пришлось, однако, уступить Марко, который быстро поправлялся.

Первым был допущен в комнату больного Короткий Нож. Это был простой человек, от которого пахло овечьими шкурами, но который был одарен таким же тактом, как и сильные мира сего. Он нисколько не смутился, войдя в комнату, и снял свой берет с гладко остриженной головы лишь тогда, когда заметил Хуаниту. Кивнув Марко, он, нисколько не смущаясь, опять надел его на голову.

— Это вы изволили недавно петь баскскую песнь там в горах? — спросил он, обращаясь к Хуаните. — Вы говорите по-баскски?

— Я не могу говорить так хорошо, как Марко, но во всяком случае понимаю этот язык.

— Ну, он наш, — промолвил баск, кивая головой в сторону больного, — вы знаете песни, которые женщины долины поют своим детям? Я не могу пропеть их вам, у меня нет голоса. Я могу петь только для горных козлов. А вы знаете, они очень любят музыку. Когда я пою, они становятся вокруг меня и слушают. Но если вы когда-нибудь будете в горах, моя жена споет их вам. У нас, слава Богу, детей довольно, и песни помогают укладывать их спать.

Считая, что он уже достаточно побеседовал с Хуанитой, Короткий Нож обратился к Марко и заговорил с ним по-баскски.

Хуанита вышла на балкон и, опершись на железную решетку, стала смотреть вниз, в долину. Она ясно видела, что Марко употребляет всевозможные уловки, чтобы удалить ее от себя, и старается найти для нее какое-нибудь занятие в другом месте.

— Ты не должен оставаться без меня, — заметила она ему однажды, — я вовсе не имею желания совершать прогулки с Пелигрос. Во время прогулки она только и думает, что о своих башмаках и платьях. Если уж я пойду гулять, то пойду с Перро. Впрочем, я вообще не намерена отлучаться.

Тем не менее она иногда исчезала. Попытки Марко найти для нее какое-либо дело в ином месте как-то вдруг прекратились. Хуанита обыкновенно сидела в гостиной, под комнатой больного, и посвящала много времени музыке.

Скоро она пристрастилась к народным песням басков, которые считались годными только для простонародья. Голос у нее был не сильный, но очень приятный, низкого тембра, так что казалось, будто поет какая-то много жившая и страдавшая в этом мире женщина. Она очень скоро освоилась с музыкальной манерой этих песен — перескакивать речитативом от слова к слову, манерой, оставшейся после мавров.

— Когда ты поправишься, — сказала она как-то Марко, — ты, вероятно, опять начнешь ездить верхом в долину и обратно?

— Да.

— А твои бесконечные наблюдения за карлистами?

— Они иногда приносят большую пользу, насколько я знаю.

И вот теперь, когда она стояла на балконе, эти разговоры припомнились ей с особой ясностью.

До нее долетали отдельные слова Марко. Он говорил о своих планах, о том, что он будет делать, когда можно будет опять сесть в седло. И в ее глазах отражалась какая-то мягкость и глубина, которую можно наблюдать у газели, когда она устремит на вас свой серьезный и задумчивый взор.

Вдруг внизу послышался стук копыт. От деревни ехал какой-то всадник. Ее глаза привыкли видеть в горах на огромное расстояние. Она быстро повернулась и вошла в комнату.

— Едет еще посетитель осведомиться о твоем здоровье. Синьор Мон.

От нее не укрылось, как вспыхнули черные глаза Марко.