Пена

«Кто он, — думал Макс, спускаясь по крутой лестнице, — жулик, сумасшедший, фокусник?» Ни один врач-невропатолог не избавил его от отчаяния, а этот шарлатан, у которого всякие уродцы на стенках висят, сумел пробудить надежду.

Макс не знал, то ли плакать, то ли смеяться. Неужели это правда? Неужели отец, мать, Артуро живы и хотят ему помочь? «Если он может такие чудеса творить, что ему мои пять рублей?»

Какое наслаждение выйти на свежий воздух, почувствовать кожей солнечное тепло! Он не стал брать дрожки, прошелся пешком до парка Красинских. Здесь пахло травой и сиренью, щебетали птицы.

«Ну и где они, все эти души? — подумал Макс. — Почему их может видеть только сестра этого Школьникова? В голове не укладывается. Хотя поди знай, сколько еще всяких тайн на свете!»

Правда, одно этот Бернард Школьников угадал: Рашель исподтишка ведет с ним войну. Макс нередко чувствовал, что она крадется за ним, следит, вынюхивает. Как он это назвал? Магнетизм.

Макс подошел к пруду. Дети бросали лебедям хлебные крошки.

«Допустим, люди продолжают жить после смерти, — размышлял Макс. — А животные? Каждый день режут миллионы быков, телят, овец, кур. Почему же их духи не приходят отомстить резнику?.. А солдаты, которые погибают на войне, а евреи, которых убивают при погромах?.. Ладно, похожу на сеансы, делать-то все равно нечего».

Макс не верил в чудеса, но разве не чудо, что ему позвонил Шмиль Сметана? Взять в руки вчерашнюю газету и вдруг наткнуться на объявление, набранное мелким шрифтом, — в этом тоже есть нечто необычное. Он и дома-то никогда объявлений не читает, а в поездках — тем более.

До пяти еще далеко, надо как-то скоротать время.

Он вышел на Налевки и побрел через еврейский квартал. Ничего себе, тут даже вывески еврейскими буквами! И еврейский язык слышен на каждом шагу. Он вошел в огромный двор. Не двор, а целое местечко! Грузчики ставят на телеги ящики, бочки и корзины. Торговки зазывают покупателей. А вот то ли синагога, то ли хасидская молельня, даже не поймешь.

Макс заглянул внутрь. Пейсатые ученики раскачиваются над томами Талмуда, машут руками, спорят, объясняют друг другу смысл священных книг. Прямо посредине стоит старик, читает поминальную молитву. Не обычную, а с какими-то неизвестными Максу словами. За границей Макс отвык от такой напряженной, густо замешанной еврейской жизни, а здесь служат Богу, как давным-давно в Рашкове. Интересно, а они верят в души? Странно, что этот Школьников бреет бороду. Значит, у него другая вера, не такая, как у них.

Макс стоял на пороге, не решаясь войти. Подошел еврей с рыжей бородой.

— Помолиться хотите? Талес[42] и тфилин[43] — две копейки!

— Я уже молился, — немного помолчав, ответил Макс, — но две копейки и так дать могу. Вот, возьмите.

«Все вертится вокруг рублей и копеек, — подумал он, доставая из кармана монетку. — Даже в таком святом месте…»

Вышел и закрыл за собой дверь. Вдруг вспомнил: ведь он же обещал Циреле, что сегодня зайдет поговорить с ее отцом…

6

Дрожки выехали с Длугой на Тломацке, прокатили по Рымарской, по Банковской площади, мимо Железных ворот[44], а оттуда — на Гнойную и Крохмальную. «Банк, а больше на крепость похож или на замок, — подумал Макс, проезжая огромное здание с просторным двором и мощными колоннами. — Интересно, сколько там миллионов может лежать?» К банку подъезжала бронированная карета, наверно, деньги повезли.

Выйдя на Крохмальной, Макс сразу направился к раввину. Точного плана у него не было, Макс собирался действовать по наитию. Решительно распахнув дверь, он сразу увидел Циреле и ее мать.

На Циреле была белая блузка, в которой девушка выглядела еще моложе, еще свежее. Она перебирала на столе листья щавеля. Когда Макс вошел, она вспыхнула и бросила на него вопросительный взгляд, хотя, кажется, не слишком удивилась его появлению. «Пристал к ним как банный лист, — подумал Макс. — Теперь они от меня не отделаются».

Ребецн держала в руках молитвенник. Макс поздоровался, и она неприветливо кивнула в ответ, поведя острым, горбатым носом. Сразу видно, что Циреле уже все рассказала и ее мать не очень-то хочет такого зятя. В ее серых глазах мелькнула заметная неприязнь, чуть ли не отвращение.

Максу сразу пришло на ум слово «изгой».

— Обе хозяйки здесь? — заговорил он. — Вы молитесь, ребецн? Молитесь, молитесь, я не помешаю. А святой человек дома?

— Отец в той комнате, — отозвалась Циреле.

— У нас летом жара, — продолжил Макс, — а тут прохладно. Пока на дрожках ехал, все время ветерок поддувал. Обед готовите? Здесь по старинке живут. Картошка и щи из щавеля?

— Пообедайте с нами, — пригласила Циреле.

Мать что-то прошипела, поджав тонкие губы, и сделала дочери знак замолчать. Ее шелковый парик вспыхнул в солнечном луче.

Вдруг Макс оробел перед ней. Похоже, эта праведная женщина легко прочитала его грязные мыслишки. «Видать, и сама в постели горяча, — мелькнуло у него в голове. — Она же еще молодая, наверно, сорока нет…» Макс повернулся к Циреле, неуверенно, едва заметно ей подмигнул и открыл дверь в соседнюю комнату.