Пена. Дамское Счастье [сборник Литрес]

Гур как раз спускался с четвертого этажа. Помимо основных обязанностей по дому, уборка той комнаты была единственной его работой; и ему явно льстило доверие господина, который платил ему очень щедро, но с условием, что лоханки не попадут в чужие руки.

– Нет, господин Муре, ничего нет, – ответил он.

Гур, разумеется, заметил мамашу Перу, но прикинулся, что не видит ее. Накануне он настолько разозлился на поломойку за то, что она разлила посреди вестибюля ведро воды, что выгнал старуху. Теперь она пришла за расчетом и, охваченная страхом перед ним, робко жалась к стене.

Видя, что Октав завел любезную беседу с госпожой Гур и уходить не торопится, консьерж резко обернулся к старухе:

– Итак, вам следует заплатить… Сколько же вам приходится?

Однако госпожа Гур перебила его:

– Милый, ты только посмотри, опять эта девица со своей мерзкой собачонкой.

Это была Лиза, которая несколько дней назад подобрала на улице спаниеля. И теперь между ней и четой консьержей шли непрестанные споры. Домовладелец не желает видеть в своем доме животных. Нет-нет, ни животных, ни женщин! Даже двор оказался под запретом для собачонки; пусть справляет свои дела на улице. С самого утра шел дождь, у псины были мокрые лапы, поэтому Гур бросился Лизе наперерез с криком:

– Я не позволю, чтобы она топтала лестницу, слышите! Берите ее на руки.

– Так она же меня перепачкает! – дерзко возразила Лиза. – Что за беда, если она немного наследит на черной лестнице!.. Идем, собачка!

Гур хотел схватить собачонку, но поскользнулся, едва не упал и разразился бранью в адрес служанок, которые только грязь разводят. Переполненный мучительной злобой бывшего лакея, он постоянно враждовал с теми, кто теперь оказался в его власти. Однако Лиза неожиданно накинулась на него и бойко, как и подобает девчонке, выросшей в сточных канавах Монмартра, закричала:

– Да оставь ты меня в покое, жалкий холуй!.. Займись лучше ночными горшками герцога!

Служанки знали: только подобное оскорбление могло заставить Гура умолкнуть; и они этим злоупотребляли. Он отступился, трясясь от негодования и бормоча, что считает для себя честью прислуживать господину герцогу, а ее, мерзавку такую, там и двух часов не потерпели бы! После чего набросился на мамашу Перу. Та вздрогнула.

– Так сколько же вам причитается!.. А? Двенадцать франков шестьдесят пять… Да как такое возможно! Шестьдесят три часа по двадцать сантимов за час… Ах, вы еще и четверть часа считаете! Да ни в коем случае! Я вас предупреждал, что оплачиваю только полные часы.

До полусмерти напугав бедную женщину, он так и не дал ей денег и вмешался в беседу своей жены с Октавом. Тот умело перевел разговор на хлопоты, которые причиняет супругам дом, постаравшись таким образом коснуться жильцов. За дверьми, наверное, чего только не происходит! Консьерж со свойственной ему степенностью ответил:

– Всякий занимается своим делом, господин Муре, а чужие – не наша забота… Возьмем, к примеру, то, что выводит меня из себя! Вы только взгляните, только взгляните!

Вытянутой рукой он указал на бредущую под аркой башмачницу, ту самую высокую бледную девицу, что вселилась в дом в самый разгар похорон. Она тяжело ступала, с трудом неся перед собой живот беременной женщины, казавшийся еще огромнее из-за болезненно тощей шеи и ног.

– А что с ней? – наивно спросил Октав.

– Как? Разве вы не видите?.. Этот ее живот! Живот!

Живот приводил степенного консьержа в отчаяние. У этой незамужней девицы живот, который она нагуляла неизвестно где. А ведь когда она в тот день подарила ему, Гуру, монетку, никакого живота и в помине не было, она была плоская как доска! А как же! Разумеется, с таким животом ей здесь ничего бы не сдали! Да вы посмотрите на его размеры, как он растет.

– Вообразите, сударь, – продолжал консьерж, – какая неприятность для меня и домовладельца, когда я заметил. Ей следовало бы предупредить, не правда ли? Можно ли проникать в дом, когда у тебя такое… Но поначалу это было едва заметно и вполне пристойно, так что я молчал. В конце концов, я надеялся на ее благоразумие. Разумеется, я наблюдал, живот рос буквально на глазах, от этого я был в ужасе. А теперь! Вы только взгляните, она ведь даже не пытается утянуться, напротив – распускает его… Скоро уже и в ворота пройти не сможет!

Он с трагическим видом указывал на бредущую к черному входу женщину.

Теперь ему уже казалось, что этот живот отбрасывает тень на строгую чистоту двора и даже на искусственный мрамор и позолоту вестибюля. Живот разбухал, наполняя весь дом своей непристойностью, отчего и стенам словно бы становилось неловко. Он рос и уже одним этим оскорблял нравственность жильцов.

– Слово чести, сударь, если так будет продолжаться, мы лучше вернемся к себе в Мор-ля-Виль, не так ли, госпожа Гур; благодарение богу, у нас есть на что жить, нам не надо ждать наследства. Чтобы в таком доме, как наш, выставлять напоказ подобное брюхо! Ведь это позор, сударь, все смотрят, когда оно сюда вкатывается!