Пена. Дамское Счастье [сборник Литрес]

В один из вторников Октав и обнаружил Гура возле своей комнаты. Это обострило его тревогу. Он уже с неделю умолял Берту подняться к нему, когда дом уснет. Неужто консьерж догадался? Снедаемый страхом и желанием, раздосадованный Октав улегся в постель. Его любовь росла, превращалась в безумную страсть, и он со злостью подмечал, что ради нее совершает глупые поступки. К примеру, он, прогуливаясь с Бертой в каком-нибудь пассаже, не мог удержаться, чтобы не купить ей какую-нибудь вещицу, которая привлекла ее внимание в витрине. Так, накануне в пассаже Магдалины она с таким вожделением смотрела на шляпку, что он зашел в лавку и сделал Берте подарок: всего-навсего рисовая соломка с веночком из роз, вещица обворожительно простая; но цена в двести франков показалась ему несколько несоразмерной.

К часу ночи он, извертевшись в постели, разгоряченный, уже засыпал, когда его разбудил легкий стук в дверь.

– Это я, – тихо прошептал женский голос.

Берта! Он открыл, в темноте страстно прижал ее к себе. Однако она поднялась к нему не для этого: он зажег погасшую свечу и увидел, что она сильно взволнована. Накануне у Октава не оказалось при себе достаточно денег, чтобы оплатить шляпку; а довольная Берта настолько забылась, что назвала свое имя, и счет прислали ей. Потому-то, опасаясь, как бы назавтра денег не спросили у ее мужа, она, ободренная царившей в доме тишиной и уверенная, что Рашель спит, решилась подняться.

– Завтра утром, да? – взмолилась она, готовясь ускользнуть. – Заплатить надо завтра утром.

Но он снова схватил ее в объятия:

– Останься!

Полусонный, дрожащий, он что-то бормотал, уткнувшись ей в шею, тянул ее в тепло постели. Берта прибежала в одной нижней юбке и ночной кофте; он осязал ее, почти обнаженную, ласкал ее распущенные на ночь волосы, еще теплые от только что скинутого пеньюара плечи.

– Клянусь, через час я отпущу тебя… Останься!

Она сдалась. В жаркой истоме комнаты часы медленно отсчитывали время; и с каждым их боем Октав такими нежными мольбами удерживал Берту, что она бессильно покорялась. И вот около четырех, когда она наконец собиралась уйти, они крепко уснули, обнявшись. Когда они проснулись, в окно лился дневной свет, часы показывали девять. Берта воскликнула:

– Боже мой, я пропала!

Оба растерялись. Еще как следует не открыв сонных усталых глаз, она выскочила из постели и кое-как, на ощупь, испуская ахи и охи, оделась. Октав, тоже в отчаянии, бросился к двери, чтобы не дать ей неодетой выйти в такой час. Она обезумела? Она может с кем-то столкнуться на лестнице, это слишком опасно; следует подумать, найти возможность спуститься незамеченной. Но Берта настойчиво рвалась уйти и снова и снова упрямо стремилась к двери, которую он загораживал. В конце концов он вспомнил о черной лестнице. Что может быть удобнее; она быстренько проскользнет через кухню. Только вот по утрам в коридоре всегда находилась Мари Пишон, и молодому человеку пришла в голову мысль из предосторожности как-то отвлечь ее, чтобы Берта успела убежать. Он торопливо натянул брюки и пальто.

– Боже мой, как же вы долго! – лепетала Берта, которая теперь мучилась в его комнате, словно на костре.

Наконец Октав вышел своим обычным размеренным шагом и с удивлением обнаружил у Мари Сатюрнена, спокойно наблюдающего, как та занимается уборкой. Слабоумный и прежде любил коротать время у нее: она не обращала на него внимания, а он был уверен, что его не погонят. Впрочем, он ей не мешал, она охотно терпела его присутствие; они не разговаривали, но все же это было хоть какое-то общество, и она принималась вполголоса томно мурлыкать свой любимый романс.

– Ах, вы со своим возлюбленным, – заметил Октав, постаравшись спиной заслонить дверь.

Мари зарделась. Что вы, как можно, это же бедный господин Сатюрнен! Он же страдает, стоит случайно прикоснуться к его руке! Да и безумец осерчал. Не желает он быть возлюбленным, ничьим, никогда! Тот, кто посмеет поделиться этими домыслами с его сестрой, будет иметь дело с ним, с Сатюрненом! Удивленному столь неожиданной вспышкой гнева, Октаву пришлось успокаивать его.