Пена. Дамское Счастье [сборник Литрес]

– И добро бы она делала это из-за денег, такое я еще мог бы понять, – добавил он. – Однако я совершенно уверен, что ей не платят, иначе мне это стало бы известно… Но тогда объясните мне, что с ней творится? Я ее буквально на руках ношу, в нашем доме у нее есть все, что душе угодно, и я не понимаю… Может, хоть вы что-нибудь понимаете – в таком случае объясните мне, Христа ради!

– Да, это странно, очень странно, – повторил Октав, шокированный этими признаниями; он не знал, как ему отделаться от собеседника.

Однако муж, снедаемый лихорадочным желанием узнать правду, упорно не отпускал его от себя. В зал вышла из комнаты мадам Жюзер; она что-то шепнула на ухо госпоже Жоссеран, которая в этот момент почтительно приветствовала знаменитого ювелира из Пале-Рояля, и та, крайне взволнованная, вышла за ней следом.

– Мне кажется, у вашей супруги сильнейший нервный припадок, – сказал Октав Теофилю.

– Ах, оставьте! – сердито ответил тот, уязвленный тем, что сам он недостаточно тяжело болен, чтобы над ним так хлопотали. – Она очень довольна, что вызвала этот переполох и что все ее жалеют… Я чувствую себя ничуть не лучше, чем она, и вдобавок никогда ей не изменял, вот так-то!

Госпожа Жоссеран все не возвращалась в зал. Среди близких прошел слух, что Валери бьется в сильнейших конвульсиях. Ее могли бы сдерживать только мужчины, но, поскольку она была полураздета, от помощи Трюбло и Гелена отказались. Тем временем оркестр заиграл кадриль. Берта открыла бал в паре с Дюверье, который танцевал с подобающей его положению важностью; тем временем Огюст составил им визави в паре с Ортанс, за отсутствием ее матушки. От молодых скрыли приступ Валери, чтобы не омрачать им праздник. Бал был в самом разгаре; в зале, ярко освещенном люстрами, не умолкал веселый смех. Полька, чей задорный, скачущий ритм подчеркивали скрипки, заставила пары вихрем носиться по залу среди всплесков длинных дамских тренов.

– Доктор Жюйера… где доктор Жюйера? – спросила госпожа Жоссеран, выбежав из комнаты.

Врач был приглашен на свадьбу, но никто из присутствующих его пока не видел. Госпожа Жоссеран не могла скрыть глухого раздражения, которое мучило ее с самого утра. И она излила его перед Октавом и Кампардоном, не стесняясь в выражениях:

– Ну, с меня хватит! Весь этот нескончаемый разврат… на свадьбе моей дочери!

Она стала высматривать в толпе Ортанс и наконец заметила ее; та беседовала с господином, которого госпожа Жоссеран видела со спины, но по широким плечам тотчас опознала Вердье. Это лишь усугубило ее раздражение. Она сухо подозвала дочь и сказала, понизив голос, что лучше бы ей быть в распоряжении матери в такой трудный день, как этот. Ортанс не приняла ее упреков. Она торжествовала: Вердье только что назначил день их свадьбы, через два месяца, в июне.

– Ах, оставь меня в покое! – ответила мать.

– Уверяю тебя, мама… Он уже трижды в неделю не ночует дома, чтобы приучить ту к своему отсутствию, а через две недели и вовсе съедет оттуда. Тогда между ними все будет кончено, и я его получу.

– Оставь меня в покое! – повторила мать. – Меня уже тошнит от вашего романа!.. Будь любезна дождаться у входа доктора Жюйера и сразу прислать его ко мне… А главное, ни слова твоей сестре!

И она вернулась в соседнюю комнату, оставив в зале Ортанс, которая бормотала себе под нос, что ей, слава богу, не требуется ничье одобрение и что у нее-то уж будет больше гостей на свадьбе, когда она выйдет замуж удачнее некоторых. Тем не менее она вышла в вестибюль дожидаться врача.

Теперь оркестр играл вальс. Берта танцевала с молоденьким кузеном мужа, поочередно оказывая честь всем его родственникам. Госпоже Дюверье не удалось отделаться от приглашения дядюшки Башляра, и он безумно раздражал ее, шумно дыша в лицо. В зале становилось все жарче; мужчины, вытиравшие пот со лба, осаждали буфет. Маленькие девочки затеяли танцевать в углу зала друг с дружкой, тогда как их матери, сидевшие в сторонке, тоскливо вспоминали об упущенных женихах своих незадачливых дочерей.

Гости непрестанно поздравляли обоих отцов – Вабра и Жоссерана, которые сидели рядышком, не расставаясь, хотя при этом оба молчали, тогда как окружающие развлекались вовсю и нахваливали перед ними этот веселый бал. Такое веселье было, по выражению Кампардона, добрым предзнаменованием. Архитектор из вежливости выражал беспокойство состоянием Валери, но при этом не пропускал ни одного танца. Ему пришло в голову послать свою дочь Анжель разузнать новости о больной, от его имени. Четырнадцатилетняя девочка, которая с самого утра сгорала от интереса к этой даме, доставившей всем столько хлопот, с восторгом согласилась пробраться в запретную комнату. Поскольку она долго не выходила, архитектор осмелился приоткрыть дверь и заглянуть в щелку. Его дочь стояла возле дивана и глядела как завороженная на Валери, чья обнаженная грудь, сотрясаемая спазмами, выступала из расшнурованного корсета. Дамы возмущенно загалдели, приказывая ему уйти, и он ретировался, поклявшись перед этим, что просто хотел узнать, как дела.