Пение под покровом ночи. Мнимая беспечность

На лицах у всех появились виноватые выражения. Аннелида заметила это и решила — они стыдятся того, что позабыли о Чарльзе. Всеобщее смущение, слова сочувствия.

— Терпеть не могу, — встряла вдруг Пинки, — когда меня держат в полном неведении. Что происходит? Почему такая таинственность? Почему это не несчастный случай? Ведь нам сказали, что Мэри скончалась от дозы распылителя для насекомых. Это ужасно и трагично, и все мы потрясены и расстроены так, что просто слов не хватает. Но если всех нас держат под подозрением, — тут она стукнула кулачком по столу, — мы имеем право знать, за что!

Говоря это, она повысила голос едва ли не до визга. А потому никто не услышал, как отворилась дверь в холл.

— Имеете полное право, — заметил Аллейн и вошел. — Я должен извиниться перед вами за то, что так задержался с объяснениями.

Мужчины приподнялись со своих мест, но он вскинул руку, и они снова уселись. От внимания Аннелиды, несмотря на все ее волнение, не укрылось, что этому человеку присуща властность, которую он проявляет без всяких видимых усилий. Перед ним бледнел даже Гэнтри, славившийся этим качеством, — и он тоже покорно опустился на свое место. В помещении настала напряженная тишина — сравнимая разве с той, которой Гэнтри добивался на своих репетициях. Даже полковник Уорендер, вопросительно приподнявший брови, скрестивший руки на груди и взирающий с надменно многозначительным видом, не нашелся что сказать.

— Думаю, — начал Аллейн, — сейчас мы устроим нечто вроде дискуссии круглого стола. — Он уселся на свободный стул в торцевой его части. — Это вселяет в человека, — тут он улыбнулся Пинки Кавендиш, — ложное чувство собственной значимости. Нам нужно еще пять стульев, Филпотт.

Капрал полиции Филпотт принес и расставил стулья. Все молчали.

Из холла в комнату вошли Флоренс и старая Нинн в сопровождении Фокса. Старуху няньку, очевидно, подняли с постели — она пришла в красном фланелевом халате. Флоренс, судя по всему, одевалась наспех и скрывала недостатки туалета под накидкой из шерсти альпаки. Ее волосы были туго накручены на металлические бигуди.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — сказал Аллейн. — Извините за то, что пришлось снова вас побеспокоить. Надеюсь, это ненадолго.

Флоренс и Нинн, до крайности рассерженные и раздраженные, избегали смотреть друг на друга. И уселись по разные стороны стола, оставив между собой и ближайшими соседями несколько свободных стульев.

— А где доктор Харкнесс, Фокс?

— Думаю, отдыхает в оранжерее, сэр. Мы решили его не беспокоить.

— Боюсь, все же придется побеспокоить. Прямо сейчас.

Стеклянная стена в оранжерее была затянута шторами. Фокс скрылся за ними. Оттуда донеслась какая-то возня, ворчание, недовольное покряхтывание. И вот Фокс вновь появился у стола, а с ним и доктор Харкнесс с отечным лицом и встрепанными волосами.

— Ну что за мученье! — хрипло произнес он. — За что мне все это, а?

— Не будете ли вы столь любезны, — сказал Аллейн, — сходить и узнать, может ли присоединиться к нам мистер Темплтон? Если возникнет хоть малейшее сомнение, беспокоить его не будем. Он у себя в кабинете.

— Хорошо, — ответил доктор Харкнесс, пытаясь пригладить волосы обеими руками. — Никогда и ни при каких обстоятельствах, дорогие мои, не пейте после четырех стаканчиков виски три бокала шампанского! Никогда и ни за что! — со всей страстью добавил он, словно кто-то из присутствующих выказывал намерение совершить этот поступок. С этими словами он и вышел.

— Итак, — сдержанно заметил Аллейн, перекладывая на столе какие-то бумаги, — подождем мистера Темплтона.

Полковник Уорендер откашлялся.

— Не нравится мне этот инструментарий костоправа.

— Бедняга, — вздохнул Берти. — И все равно, почти хочется побывать в его шкуре. Положение жалкое, но все равно некий оттенок зависти присутствует.

— Скверное шоу, — сказал Уорендер. — Человек при исполнении.

— Вы это серьезно? — спросил вдруг Гэнтри, с некоторой долей симпатии глядя на Уорендера.

— Простите, не понял, сэр?

Гэнтри всплеснул руками и восторженно произнес:

— Да никто никогда не осмелится! Никогда! И, однако же, люди поговаривают, что пьеса часто превращается в карикатурное действо. Вам следует бесстыдно солгать, полковник. Только вы можете опровергнуть все их грязные выпады.

— Хоть убей, не понимаю, о чем это вы, Гэнтри. Но если пытаетесь оскорбить…

— «Никакого оскорбленья, — неожиданно процитировал Аллейн, продолжая перебирать свои бумаги. — Оскорбленья здесь не было, никакого, уверяю вас, дети мои»[64].

Все изумленно уставились на него. Гэнтри перестал расхаживать по комнате, затем выразительно оглядел присутствующих, словно призывая всех обратить внимание на эксцентричное поведение Аллейна.

Обескураженная Пинки открыла было рот, чтобы ответить, но ей помешало появление Чарльза Темплтона. Он вошел вместе с доктором Харкнессом. Лицо бледное, осунувшееся, походка старческая, вполне соответствует человеку его возраста. Однако он старался держать себя в руках и даже выдавил слабую улыбку.

Аллейн поднялся, подошел к нему.