Penthouse

– А если нету, то найдут, – и торжественно объяснил почему. – Здесь все ради тебя! Только выздоравливай. И если тебе, ИВАН, чтобы поправиться, нужен белый индийский слон, то Леня сюда доставит и слона, и слониху в придачу, чтобы слоник не скучал и положительно влиял на твое излечение.

– Серьезно? – заинтересовался он.

– А то! – уверенно и с ноткой гордости ответил Кондратий. – Только сначала Леня все просчитает, взвесит и если поймет, что ты его не дуришь, то сделает любое. Цифра за лечение, конечно, вырастет, но на здоровье, особенно психическое, денег не жалко. Так что с музыкой проблем, думаю, не будет, – Кондратий зевнул. – Иди и заказывай. Слушать есть на чем.

– А чего вы не пойдете? – спросил он.

– Тебе нужнее. Твоя же идея про фуги, – объяснил Кондратий. – Чисто ассоциативно. Фуга – Бах – музыка. А дальше еще что-то вспомнишь. Может быть.

– О, я вижу у вас опыт, – с уважением заметил он.

– Да, – без ложной скромности согласился Кондратий. – Мой опыт, скорбь умножающий⁶, подсказывает мне, что если пойду просить выдать Баха я, то надо будет сказать правду. По пустяках я врать не люблю. Вот и придется сказать, что прошу для тебя.

– Ну и что? – удивился он.

– О, брат! – театрально продолжил Кондратий. – Начнутся расспросы типа «Почему ты решил это сделать?», «Для чего?», «С какой целью?», «Какое тебе дело до него?». И тэ дэ и тэ пэ.

Он чуть не рассмеялся:

– Почему?

– Потому что, ИВАН, психотерапия – это такой необратимый процесс, в котором все имеет значение, даже размер. Сам увидишь, когда за тебя возьмутся эскулапы. А теперь – тихий час, – Кондратий повернулся на бок и снова зевнул.

– Что значит «тихий час»? – уточнил он.

– Сиеста, – пробормотал сосед, – послеобеденный отдых, – каждое последующее его слово звучало все тише. – Передвижение по отделению не запрещается, но и не приветствуется.

Последняя фраза прозвучала почти неразборчиво, превратившись в сопение и похрапывание.

Кондратий уснул.

В 15-ом отделении ревностно чтили четкий распорядок дня. Завтраки, обеды и ужины появлялись в палатах с точностью до секунды. Все назначенные процедуры и манипуляции проводились именно в то время, на которое были запланированы.

Леонид Яковлевич, человек чрезвычайно пунктуальный, а в некоторых вопросах даже педантичный, любил порядок и требовал такого же подхода к работе от своих подчиненных.

Разумеется, в пределах статистической погрешности профессор допускал сбои налаженной системы вверенного ему звена здравоохранения. Но лишь в случаях: а) неадекватности пациента вследствие психического расстройства; бэ) с непривычки и по незнанию – когда пациент только входил в новый распорядок времени, он мог невзначай нарушить режим.

Но как «а», так и «бэ» случались крайне редко. Вся атмосфера и, если можно так выразиться, аура 15-го отделения была пронизана порядком. Свод правил просто витал в воздухе и легко, естественно, воздушно-капельным путем через бронхи, легкие, а затем по кровеносному руслу, оседлав эритроциты, проникал в головы персонала и больных, формируя у них на подкорке устойчивый поведенческий стереотип.

Некоторые «выпускники» – так, то ли в шутку, то ли всерьез, называл Леонид Яковлевич всех, кого выписывали из отделения – настолько привыкали к больничному режиму, что придерживались его и дальше по жизни. Двигались ровно и монотонно, будто по накатанной колее.

Сегодня, как всегда после обеда, в 15-ом отделении на 60 минут наступил тихий час.

Ему же спать не хотелось. И он решил найти себе какое-либо занятие.

Осмотрев еще раз палату, он понял – деятельность его будет сугубо виртуальной, потому что материальных предметов, которые заинтересовали бы его сию минуту, не наблюдалось.

А между тем, лежать было приятно, вставать не хотелось, солнце продолжало неустанно изливать свое тепло и свет через окно вовнутрь. Кроме естественных умиротворяющих живых звуков парка, к нему не долетали никакие другие посторонние шумы.

Он представил себе сцену с включенными прожекторами и рампами, освещающими декорации. Все артисты ушли пообедать. Осветители, суфлеры, режиссеры и иже с ними также удалились. Нету шума, гама, истерик, ссор, криков, беготни и суеты. На душе покойно и светло.

В саду возле дома растет громадный величественный древний дуб. Он появился здесь задолго до того, как возвели этот дом и разбили сад вокруг него. Он вырастал и тянулся вверх к солнцу давным-давно, и в то время на земле еще не жили люди, поселившиеся здесь. И не было мальчика, катающегося на качелях.

Одна толстая ветка дуба, словно выпрямленная жилистая рука, тянется к дому, к его окнам. К этой ветке хозяин привязал веревки с дощечкой. И получились качели для мальчика, который теперь на них катается.

Ребенок взлетал вверх, пытаясь дотянуться ногой до зеленых листьев другого дерева, падал вниз, потом снова со свистом приближался к синему небу. Ветер приятно холодил и щекотал все его тело. Мальчик, сидя на дощечке, откидывался назад и нагибался вперед, чтобы взлететь выше, выше, еще выше.