Пенуэль

Сидеть за столом было непривычно, как держать вилку, я не знал, потому что под столом было все проще. А отец, выбравшись на свет, налегал на настойку. Под конец вечера он начал громко рассказывать, на какую золотую медаль окончил школу и какие надежды подавал по химии…

“Эх ты, химик”, – трепал его по макушке Яков.

А мы с братом снова сидели под столом и смотрели, как чьи-то руки тянутся к женским ногам в штопаных колготках и мнут их, и колготки не возражают. “Он ей делает массаж”, – шептал я брату.

Брат, старше меня на три года, загадочно улыбался…

Через месяц Яков выбил нам какими-то сказочными путями квартирку недалеко от себя.

Комната провожала нас с оркестром. “Приходи коленку мне массажировать”, – говорила мне бабушка. Стол нам хотели выдать с собой, на первое время. Но потом передумали.

Я сидел на жестком больничном диване и в десятый раз читал письма трудящихся.

Время остановилось. Я вообще не очень уверен в его существовании.

Тиканье еще ничего не доказывает.

Вот я, например, про себя знаю точно: я есть. Только что сходил в туалет. Чем не доказательство?

А время? Я с недоверием смотрю на свои часы.

Полчетвертого.

Хорошо, примем это как гипотезу.

Час назад Гуля ушла на зашивание. “Посторонним нельзя”, – сказала квадратная медсестра, вертевшаяся вокруг Гули. “Это не посторонний,

– сказала Гуля, – это человек, благодаря которому я здесь”.

Я снова уткнулся в книгу.

…Горячо любимый вождь, беспартийная красноармейская конференция

Сыр-Дарьинской области сообщает, что молодое пополнение внесло новую струю бодрости в ряды Красной Армии!

…IV Всетуркестанская конференция горняков приветствует тебя. Горняки

Туркестана бодро стоят на революционном посту, оберегая октябрьские завоевания. Твое выздоровление удвоило энергию туркестанского шахтера. Мощным ударом кайла мы будем продолжать бить разруху.

Да здравствует наш Ильич!

…Представители трудящихся Востока, собравшиеся на Андижанский уездно-городской съезд Советов, глубоко радуются выздоровлению своего великого вождя. Да будет у тебя множество хлеба и вина; да послужат тебе народы, и да поклонятся тебе племена; будь господином над братьями твоими, и да поклонятся тебе сыны матери твоей; проклинающие тебя – прокляты; благословляющие тебя – благословенны…

Гуля вышла после зашивания – тусклая, заплаканная.

“Получайте вашу девушку”, – сказала медсестра.

“Больно?” – спросил я почему-то медсестру.

“Нисколечко”, – ответила медсестра и ушла.

Гуля стояла, влажная, в черном, не шедшем ей платье. Пионерские звездочки она уже не носила.

“Больно, да?” – сказал я еще раз.

Гуля помотала головой.

Мы поймали машину и поехали к Якову.

Деньги на невинность достал откуда-то он.

В машине Гуля стала шумно рассказывать все детали операции; остановить ее было невозможно. Водитель дико поглядывал на Гулю и нарушал правила движения.

Гулина свадьба была назначена через неделю.

“Ты здесь?” – спросил Яков и проснулся.

Сверху на него падало что-то сухое и тревожное. Как если бы дождь пошел не каплями, а холодными женскими волосами.

Яков медленно открыл глаза. Светильник уже погас; слуга спал мертвым сном.

Над Яковом стоял Ангел, вычесывал из своих крыльев пух и, улыбаясь, бросал его в лицо Якова.

Пух был холодным и светился голубоватым светом.

Из глаз и рта слуги торчали стрелы. Одной рукой он сжимал оперенье стрелы, торчавшей изо рта. Видимо, пытался ее вытащить.

“Ну здравствуй”, – сказал Яков, приподнимаясь на лежанке и глядя на

Ангела.

“Здравствуй”, – шепотом сказал Ангел и перестал бросать пух.

Ощупывая перед собой воздух, обошел лежанку и сел.

Не считая нелепых птичьих крыльев, вид Ангела с прошлой встречи почти не изменился. Только исчезли глаза, менявшие свой цвет, и на месте рта темнела заплатка.

“Почему ты убил его, а не меня?” – спросил Яков, показывая на слугу.

“Потому что твое время пока не пришло”, – сказал Ангел тем же шепотом. Было видно, что говорить ему тяжело. При каждом слове заплатка на губах шевелилась, из-под нее появлялась жидкость.

“Прошлый раз ты обещал мне, что я скоро умру”, сказал Яков.

“Да. И был наказан. Буду теперь целую вечность слепым ангелом”.

“Неужто целую?” – спросил Яков, рассматривая лицо гостя.

“Да, целую. Пока ты не умрешь. Тогда я надену твои глаза. Я уже примерял их пару раз, когда ты спал. Они мне подходят”.

Яков потрогал свои глаза: “Разве до моей смерти будет вечность?”

Заплатка на ангеле улыбнулась.

“Не спрашивай меня, Яков, о том, сколько осталось до твоей смерти.

Людям не разрешено знать о времени. Радуйся, что меня тобой наказали, а смерть твою отложили. Прошлый раз я нарушил запрет, сказав, что будет скоро. Хотелось показать, что мы, ангелы, знаем.

Что мы знаем, чего вы, люди, не знаете. Вот это хотелось тебе показать”.

“Зачем?”