Пенуэль

Сувенирщица следует в обратном направлении, поглядывая на Гулю и бормоча: “У меня, кажется, схватки… Схватки…”.

Наконец, песня выбрана.

Гуля поет, как все: вцепившись в микрофон, фальшивя и путая слова.

Деньги, которые она положила на колонку, действительно сдуло ветром.

Их подобрал какой-то подросток и протянул мне, ожидая, что я от них откажусь.

Мы шли мимо выставленных на продажу картин. На картинах все, как всегда. Мечети с аистами и горные пейзажи, срисованные с фотообоев.

Остановились.

“Мне нужно срочно восстановить девственность, – тихо говорит Гуля. -

Я выхожу замуж, а там семья… В общем, придумай, как снова сделать меня девушкой”.

Мальчик в каталке протягивал мне оторванную пуговицу.

Я беру ее, кладу в карман и говорю “спасибо”.

Когда я вернулся на свой музыкальный пост, там уже курил Алиш.

“Где гуляешь? Клиента теряем”.

Он был совершенно прав; от этого еще больше хотелось его послать.

Мы поздоровались.

Ладони у Алиша скользкие, будто только что чистил рыбу.

“Алиш, а когда ты будешь жениться, тебе нужна будет только девственница?” – спросил я.

“В смысле – целка?”

“Ага”.

Алиш задумался. Слышно, как трутся друг об друга его извилины.

“С одной стороны…” – начал Алиш.

“Понятно, – перебил я. – Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых”.

Это была единственная цитата из Маркса, которую я знал.

Алиш посмотрел на меня и прогнал домой.

Кажется, я был уволен.

Надо было думать, где раздобыть деньги на возвращение невинности.

Почему-то захотелось купить бабайчика; у меня до сих пор нет ни одного. Но лавочка закрыта, на записке: “Ушла рожать”.

Вечером я сидел на кухне и слушал, как из крана капает вода. Вода капала так, как будто у нее тоже были какие-то проблемы. Хотя какие проблемы у воды? Теки себе, и все. Поддерживай жизнь на Земле.

Родители, как всегда, были в спальне.

За время моего отсутствия в квартире завелись два эротических журнала с мятыми страницами.

Пару дней назад я столкнулся в коридоре с голым отцом. В руках у него был один из этих журналов. Он неторопливо им прикрылся. “Я вам не мешаю?” – спросил я, глядя на журнал. На обложке поблескивала девушка с безобразно красивой грудью.

Отец посмотрел на меня. Так смотрят на ребенка, ляпнувшего что-нибудь взрослое.

“Ты понимаешь, старик, – сказал он, – мы терпели всю жизнь, всю жизнь себе отказывали…” И улыбнулся этой своей улыбкой.

Вообще-то, отец должен быть для меня образцом. Пятьдесят два года, выглядит сорокалетним. У него мало морщин и еще уйма волос на голове. По утрам он делает зарядку и бодро вскрикивает под контрастным душем. Иногда я спотыкаюсь и ломаю пальцы о его гантели.

По воскресеньям он долго стоит перед зеркалом и делает приседания. Я вижу, как сокращаются его мышцы. Отец замечает мое отражение в зеркале и посылает улыбку.

По-моему, он улыбается сам себе. Своему телу и тому, что он приседает восемьдесят два раза.

А денег на невинность я попрошу именно у него. Поймаю, когда он будет идти, прикрываясь девушкой, и попрошу.

Отец сидит напротив меня и извиняется.

Он только что сделал зарядку и умылся. Запах одеколона присутствует как бы третьим в нашем разговоре.

“Старик, разве ты не знаешь? Я без работы. Все мы сейчас у матери на шее”.

Он курит дорогие сигареты и разглядывает меня.

“Тебе жениться пора”, – говорит он наконец.

“Так ты мне не можешь одолжить?” – еще раз спрашиваю я.

Отец мотает головой: “Ты разве не видишь, какие тяжелые времена?”

Я не вижу, какие тяжелые времена. Я вообще ничего не вижу. Я только чувствую запах одеколона. Только вижу, как сигаретный дым растворяется в комнате, делая ее еще более серой.

“Всю жизнь горбатиться, – продолжает отец, – всю жизнь себе отказывать, чтобы к старости получить – что?”

И неожиданно добавляет: “А помнишь, как мы под столом целый год жили?”

Мы действительно жили целый год под столом, я и отец. Я уже не помню почему.

Жили мы в одной комнате, человек пять. Полкомнаты занимал старый стол, который кто-то постоянно требовал выбросить, а кто-то повторял: “Только через мой труп”. Вначале, поженившись, под столом стали жить отец с мамой. Кажется, из протеста. Молодых из-под стола выкурили и сказали жить нормально. Но нормально жить в комнате, где еще четыре человека и каждый с неповторимым характером, было невозможно. И родители стали жить в общежитии, где с потолка по ночам падали тараканы. Не в силах бороться с тараканами и вечной музыкой за стеной, они зачали брата. На какое-то время это помогло.

Тараканы перестали падать; музыка – проникать через картонную стенку. В один тоскливый весенний вечер, дожидаясь отца, мама даже стучала в стенку и просила, чтобы сделали громче. Потом родился брат, были еще какие-то комнаты, и вторая беременность, мной. Но дважды фокус не удался. Жизнь не улучшилась. Я все время болел и царапал брата. Родители смотрели на наши бои с детским страхом.

Только отец иногда вспоминал про воображаемый ремень. Потом они вдвоем запирались от нас в туалете и постоянно спускали воду.