Пенуэль

Наконец, волной неустроенности родителей снова зашвырнуло в маленькую комнату со столом. Там жило уже не четыре, а три человека: кто-то предусмотрительно умер до нашего вселения. Нас кисло поцеловали, маму с братом определили на койку покойного, а мне с отцом постелили под столом. Почему нас разложили именно так, не помню.

Помню громадные ножки стола. Помню, как утром отец выползал на работу, и я натягивал на себя его одеяло. Оно пахло моим мужским будущим. Моим личным мужским будущим. “Этот стол надо выбросить”, – слышал я сквозь одеяло чей-то просыпающийся голос. “Только через мой труп”, – отвечал другой голос, зевая. “И через мой труп тоже!” – кричал я из-под стола, потому что жизнь под столом была интересной и полной приключений. Что такое “труп” я, правда, еще не знал. Думал, что это что-то вроде алкаша, который лежал возле дома, с лицом, напоминавшим мамин свекольный салат.

Особенно я любил вечер, когда комната садилась ужинать. Под столом появлялись ноги, и эти ноги жили своей уютной вечерней жизнью. У каждой пары ног был свой характер, свое отношение ко мне. Мамины ноги, например, меня не любили и дергались, когда я их гладил и щипал. В этом они полностью отличались от верхней мамы, ее ласковых рук и лица. А вот ноги бабушки (которая была нам тетей, но хотела зваться бабушкой) относились ко мне дружелюбно и даже радовались щипкам. “Массажистик мой, – слышал я сверху ее голос. – Потри мне около коленки, ой-ой, болит у бабушки коленка”. Я тер ее коленку – верхняя бабушка награждала меня довольным кряхтением. В остальное время она обо мне забывала, а когда вдруг замечала, то говорила родителям: “Вот к чему приводит половая распущенность”. С этого начинался новый красочный скандал, кончавшийся спором о столе и трупом. “Тише, здесь дети!” – кричала мама. “Это не дети, – отвечала бабушка с коленками, – я видела детей, дети такими ненормальными не бывают!”. Вечером во время ужина я снова превращался из ненормального в любимого массажиста; я почти не ел ужин, который мне спускали под стол в тарелке, и принимался играть с ногами. Особенно мне нравилось слушать, как смешно кряхтит бабушка, когда я дохожу до ее коленок, а иногда спускает мне под стол вкусные куски, которые я боялся попросить.

После ужина под стол залезал отец, и мы вместе смотрели из-под висюлек скатерти телевизор.

Так бы я и жил под столом, взрослея, поступая в институт и женясь на карлике женского рода, чтобы было не тесно. У нас бы завелись дети, потом внуки, и ни один дождь нам не был бы страшен.

Но однажды в комнату пришли гости.

Пришла тетя Клава с мужем-клоуном и двумя клоунятами, которые тут же залезли под мой стол и стали меня заставлять играть в свои игры.

Этих детей я быстро вытеснил. В умении маневрировать под столом мне не было равных.

Пришли еще взрослые; запомнились смешные ноги в штопаных колготках.

Но главное – пришел Яков.

Пришел Яков и оглядел комнату. “Фу, какую тесноту развели, – сказал он и топнул ногой (я видел только эту топающую ногу). – Это что за стол? Выбросить надо”.

Я ждал, что сейчас все опять начнут пугать друг друга своим трупом.

Но никто не начал. Чей-то голос стал тихо объяснять, что под столом живут люди.

“Кто это у вас под столом живет?” – удивился Яков и заглянул к нам.

Под столом сидели я и отец, которого попросили не занимать место: и так некуда гостей сажать.

“Здравствуйте, Яков Иваныч”, – сказал отец и ударился головой о перекладину стола.

“Здравствуй, Иваныч!” – заорал я, и помахал рукой.

“Так-так”, – сказала голова Якова и удалилась.

После этого ноги взрослых пришли в движение, стали топать и нервничать.

“…Я для того кровь проливал, – кричал Яков, – чтобы внуки мои под столом жили, так?”

“Дедуля, тут у некоторых тоже заслуги есть!” – дергались чьи-то толстые ноги в брюках.

“Молчать! – стучал кулаком Яков. – Знаю я ваши заслуги – начальскую задницу до сверкания нализывать. Вот все ваши известные заслуги. И стол держать посреди комнаты, чтобы под ним люди, как глисты…”

Он снова приподнял скатерть и заглянул под стол: “Малец! Тебе говорю. Как звать?”

“Яков”, – ответил я, поглядывая на отца.

“Фу ты, и меня – Яков, поздравляю. Ну-ка, вылезай, Яков, поздоровкаемся”.

Я выполз из-под стола, щурясь от света. Яков сжимал мою руку и продолжал кричать: “Опять от меня мальца скрыть хотели, взрослым мне его уже подсунуть? На кой мне ваши взрослые? Просил же вас – мальцов водите… Яков! Я же дедушка твой, прадедушка даже, а это поглавнее любого дедушки. Будешь ко мне в гости бегать?.. И ты, парень, вылезай, что сидишь, как красная девушка? Молодец, что такого сына стругнул, и нечего теперь под столом сидеть, не для того мы проливали…”

Так он вытащил нас с отцом из-под стола и попытался усадить рядом.

“Куда их сажать, все уже занято”, – говорила тетя-бабушка, раздвигая миски с винегретом, чтобы все казалось занятым.

“А вот сама и полезай под стол, деятельница”, – сказал ей Яков и наставительно ущипнул за локоть.