Пепел Бикини

Месяц назад государственный секретарь Андо потребовал от США уплаты двух с половиной миллиардов иен в возмещение убытков за ущерб, причиненный Японии взрывом на Бикини. И с тех пор Тотими старается подсчитать, сколько достанется ему и что можно будет сделать на эти деньги. Вот он лежит на своей койке, опухший, небритый, шевелит губами и загибает забинтованные пальцы. Деньги для него — все. Мотоути и раньше не очень уважал своего начальника лова, а теперь, проведя с ним в одной комнате полгода, окончательно возненавидел его. Из них четырех Тотими был наименее пострадавшим (вероятно, благодаря своему амулету), но стонал и жаловался он так громко и так нудно, что доводил до бешенства даже спокойного, застенчивого капитана Одабэ. Даже Хомма, пятнадцатилетний мальчишка, и тот спрашивал себя: как это можно было слушаться и уважать такую скотину, как Тотими? А что касается самого Мотоути… Ах, если бы он мог подняться с постели!

Дверь тихонько скрипнула. Мотоути скосил глаза и увидел Умэко, старшую дочь Кубосава, подругу своей сестры. Вот уже месяц, как девочка жила в госпитале, ухаживая за отцом. Врачи считали, что ее присутствие благотворно действует на его здоровье.

Умэко хорошо знала Мотоути и часто навещала его. Бледная, осунувшаяся, отчего глаза ее стали очень большими и еще более темными, в белом больничном халатике, она казалась совсем взрослой.

— Ну что, Умэ-тян? — вполголоса спросил механик.

Умэко на цыпочках подошла и присела на край постели Мотоути.

— Папе опять плохо, — прошептала она. — Совсем плохо. Он опять потерял сознание. Я подслушала, врачи говорят, что надежды мало. Неужели он умрет?

Глаза ее налились слезами, она опустила голову, перебирая дрожащими пальцами завязки на халате.

Мотоути закусил губу и промолчал.

Хомма спросил тихо:

— А что говорит Удзуки-сан?

— Не знаю… — Голос девочки задрожал. — Его там не было. Но все равно, другие врачи тоже что-то понимают, не правда ли?

— Понимать-то они, конечно, понимают, но в этих делах лучше всего разбирается профессор Удзуки, — прохрипел сэндо. — Американцы тоже кое-что понимают, но от них ничего не узнаешь. Они трещат на своем языке так быстро, что разобрать ничего невозможно…

Он с ожесточением взбил подушку, перевернул ее другой стороной, чтобы было прохладнее, и снова лег.

— Ничего, Умэ-тян, — сказал Мотоути. Его костлявая рука легла на плечо девочки. — Ничего. Не надо так… отчаиваться. Ведь Кубосава-сан не впервые теряет сознание, правда?

— У него теперь желтуха. Они говорят, что такой желтухи никто… никто…

Она всхлипнула и прижала рукав к глазам.

— Ну… ничего. Простите, что я плачу. Вам ведь тоже очень плохо. Вот, смотрите, мне дал господин студент из хиросимского отделения…

Умэко вытянула из-за пазухи свернутый в трубку журнал.

На большой, во всю страницу, фотографии Мотоути увидел нечто, напоминающее исполинский одуванчик или круглый ком ваты, поднявшийся над облаками на корявой черной ножке. Подпись под фотографией гласила: «Огненный шар, образовавшийся после взрыва водородной бомбы. Диаметр шара — около восьми километров».

— Дрянь какая, — сказал Мотоути. — А что это за черный столб?

— Господин студент говорил, что это и есть туча пыли, которая поднялась от взрыва. «Пепел Бикини». Он говорил, что шар уходил все выше вверх и тянул тучу за собой. А потом… она рассыпалась…

— Дрянь какая, — проговорил Мотоути и вернул журнал.

— Ну, зачем это было нужно? — вырвалось у Умэко. Она закрыла лицо ладонями и выбежала из палаты.

Журнал остался на полу возле койки механика.

Некоторое время все молчали. Сэндо Тотими угрюмо таращил крохотные острые глазки. Хомма подозрительно засопел, уставившись куда-то в угол.

Палата № 311

— Удзуки-сан! Удзуки-сан!

Профессор с трудом раскрыл глаза и сел на кровати. За окном кабинета было темно, на потолке застыл световой квадрат от наружного фонаря.

— Удзуки-сан! Вы проснулись?

— Да, да, в чем дело?

— Кубосава опять плохо. Слабеет сердце.

— Иду! — Удзуки неловко поднялся на ноги и взглянул на часы. Четверть второго. Значит, он проспал всего полчаса. Полчаса за последние двое суток. Но сон уже улетел от него. Он наскоро причесался и вышел в коридор. Ковровая дорожка заглушала шаги. У двери в палату он помедлил, машинально разглядывая табличку с номером 311. Палата номер 311. Уже несколько месяцев внимание всей Японии приковано к этой палате. Да и только ли Японии?..

В палате было очень светло и немного душно. Посредине, на койке, головой к южной стороне, лежал укрытый простыней Кубосава. Его желтое, с пепельным оттенком лицо отчетливо выделялось на фоне безукоризненно белого постельного белья. Глубоко в нос уходил резиновый шланг от кислородного датчика, стоявшего рядом на столике со стеклянной крышкой. С другой стороны у койки стояли две женщины и девочка: жена Кубосава — Ацуко, теща Киё и старшая дочь Умэко. Все трое смотрели на больного широко открытыми, застывшими глазами. Врач, видимо, только что проверявший пульс, засовывал в карман хронометр.

— Пульс пропадает, — шепотом ответил он на вопросительный взгляд Удзуки.

— Кислород?