Пепел большой войны. Дневник члена гитлерюгенда, 1943-1945

Но, к моему глубочайшему сожалению, я должен признать, что и в этой церкви я не нашел в полной мере того, к чему стремился. Рождественская всенощная оказалась чужда мне, я воспринял ее совсем не так, как у нас в деревне. Пастор при пении рождественских гимнов фальшивил, а орган был расстроен и играл слишком резко. Проповедь оказалась какой-то сумбурной и вряд ли произвела на прихожан впечатление, казалось, что пастор сам был не уверен в том, что он произносил. Разочарование мое не имело границ — даже в церкви я не ощутил того, что хотел найти.

Но неожиданно я обрел это потом, вернувшись в наш танцевальный зал, превращенный в казарму. Теперь здесь горели где-то раздобытые свечи. Появился фельдфебель Брандт со взводом, они все хором запели «Тихая ночь, святая ночь»[169] и «Полный радости». Один из ветеранов рассказал, как возникали рождественские песни. Я смог рассказать, как Эрнст Мориц Арндт[170] написал свою песню «О ты, возлюбленный, святой, кроткий Христос» для своего сына Карла Троя, когда он вернулся из Швеции на свою родину, в Померанию. Потом мы даже спели «О, елочка», и тут я по-настоящему почувствовал, что наступило Рождество. Чудесное ощущение того, что также и твои приятели только теперь узнали, что такое воистину Рождество; Это чувство создает такой глубокий контакт — ты знаешь, что все мы братья и каждый готов поддержать любого из нас.

Так прошел и завершился этот рождественский вечер. Мы еще решили подарить сигареты другим нашим наставникам. Да, мои родные, я не могу сейчас соединиться с вами, да и вашего рождественского подарка я еще не получил. Но какое все это имеет значение? Я все думаю о вас и о нашем доме. Спокойной ночи, мои любимые родители и братья с сестрами. Повеселитесь в этот праздничный вечер. А ты, Вальтрауд, ты снова дома, и сколько радости доставила этим нашей маме. Спокойной ночи, родные. Да хранит вас всех Господь. Аминь.

26 декабря 1944 г.

Что-то происходит со мной, преотвратно себя чувствую. И я не один такой, болен весь личный состав нашей батареи. Поговаривают о предумышленном отравлении, поскольку картофельный салат хранился в оцинкованной посуде. Меня выворачивает наизнанку. Я только и слышу, как рассуждают лейтенант и Ройтер, они оба изучали театроведение. Возможно, смогу и я когда-нибудь изучать историю искусств, литературо- или театроведение… По-прежнему все еще никаких писем из дома… и только мысли о домашних все еще поддерживают меня, побуждают меня писать, а больше ничего… Я, наверное, очень болен, у меня жар, бьет озноб…

Сегодня у меня первый день нормальная температура. Я слышу, как мои приятели горланят снаружи: «Хайдемария, вот когда мы дойдем до Рейна». Они как раз пришли меня проведать. Надеюсь, что их всех пустят ко мне.

Только что принесли письма. Ужасное известие: умер мой шурин Вальтер. Он был ранен в Курляндии[171] и переправлен в госпиталь в Цоппоте.[172] Там его ранение осложнилось настолько, что ему пришлось ампутировать одну ногу. Вскоре после этого он скончался.

И никто не уведомил Эльфриду. И это при том, что она была буквально рядом с ними. Ведь можно было, по крайней мере, после его смерти дать ей телеграмму, чтобы она смогла присутствовать при его погребении и знала бы, где он похоронен. Как же теперь неимоверно тяжело переживать все это Эльфриде, оставшейся одной в своем поместье с Моникой. Горе ее невозможно описать. А как счастливы были они! И сколь прекрасна была их свадьба, последняя большая крестьянская свадьба в нашей деревне, на ней гуляли 180 гостей, и все танцевали на холме. Герберт и Эрвин были на этой свадьбе шаферами. Как жаль, что я тогда был еще слишком мал, чтобы помогать им…

Праздничное шествие со двора к церкви, а после венчания деревенский оркестр играл «Возьмитесь за руки», и, когда все поднялись на холм Круг, тот же оркестр без всякого перерыва заиграл танцевальную мелодию, и невеста открыла танец. Потом все уселись за длинные столы, поставленные на нашем дворе, на которых уже стояло угощение. Папа расстарался, для этого угощения он, не ставя в известность власти, забил двух свиней и много кур…

И гости, и хозяева потом танцевали во дворе почти всю ночь, пока еще было хоть чуточку светло, а молодые люди то и дело кричали: «Горько, горько!»

А теперь такое известие! Ужасно. Невозможно постичь все это.

8 января 1945 г.

Новая печальная весть: умер Петер Крамер, мой друг по переписке из Данцига. Он служил во вспомогательном составе зенитной артиллерии в Мюнстере, а его последнее письмо мне оттуда было очень кратким и сумбурным, потому что там почти каждый день и каждую ночь случались воздушные налеты. Он очень ослаб физически, поэтому ему дали краткосрочный отпуск для поездки домой, в Данциг, и его родители были очень рады заполучить его хоть на несколько дней. Но потом произошло несчастье. В своей комнате он возился со своим малокалиберным ружьем, внезапно его родители услышали выстрел, а затем ужасный крик, вбежали в его комнату и нашли там Петера лежащим на полу раненным в живот.