Пепел державы

Иоанн принял его тотчас, и войдя в палату, где царь и наследник восседали среди советников и свиты, Иван Петрович ужаснулся тому, как постарел и одряхлел государь! Перед ним предстал сидящий на троне старик в золотых одеждах, седобородый, с еще более холодным и мертвенным взглядом глубоко посаженных глаз. А ведь совсем недавно ему исполнилось лишь пятьдесят лет. Князь, не подавая виду, что смертельно устал, поклонился Иоанну и поприветствовал его. Иоанн спросил, легкой ли была дорога.

— Слава Богу. Благодарю, государь, что дозволил быть на торжестве твоем и разделить радость твою.

Иоанн смотрел на него устало и бесстрастно, лицо его было похоже на восковую маску, неживую, страшную. Он кивнул и вопросил:

— Что во Пскове? Достаточно ли провианта и запасов пороха? Люди здоровы?

— Псков хорошо оснащен запасом пороха и провианта, — отвечал Иван Петрович (разговор этот он множество раз прокручивал в голове, пока ехал в Москву).

— Людей достаточно?

— Прибывают и прибывают новые ратные. Большинство приходят из захваченных поляками крепостей.

Фраза эта смутила многих, советники потупили взоры, глаза Иоанн мгновенно почернели, но он продолжал спокойным, ровным голосом:

— А стены? Способны ли они выдержать удары вражеских снарядов и стать прочным щитом для горожан и гарнизона?

— Надеемся, государь! — расправив плечи, продолжал произносить заготовленную речь князь Шуйский. — Надеемся твердо на Бога, на заступницу нашу, Богородицу, на необоримую стену, на всех святых и на твое государево великое имя, что град Псков сможет выстоять против поляков.

На седобородом восковом лице царя появилось слабое подобие улыбки.

— Добро, князь! — Иоанн поднял руку с указующим в сторону князя перстом. — Но ведай, с тебя одного буду спрашивать за всю службу, а не с товарищей твоих и воевод.

Иван Петрович с поклоном принял сказанное государем — отныне на его рамена возлагается главная ответственность за то, что грядет. И князь понял, что отдать Баторию Псков (еще ни разу не побежденному, к слову) равносильно смерти, как для него, так и для всей страны. И от этого усталость Ивана Петровича словно удвоилась, хоть и понимал ранее сам, что, ежели Баторий дойдет до Пскова, именно ему суждено будет противостоять непобедимому королю.

С этим царь отпустил князя, и тот тут же ринулся домой, где ждала жена. Из писем он знал: полгода назад Марья разрешилась от бремени, но младенец не прожил и часа. Уже которого ребенка хоронит Иван Петрович — видать, Богу не угодно пока его потомство. Но он, уже смирившийся со смертью очередного дитяти своего, верит, что еще не поздно, что ему удастся продолжить свой великий род…

Марья вышла встретить в сени, едва успев накинуть на голову черный плат. Он увидел выплаканные красные глаза жены, ее опухшее от слез лицо и ничего не сказал, привлек к себе, и Марья, обнимая его жадно, разрыдалась. Сквозь слезы, задыхаясь, она твердила, что снова не уберегла, не выносила ребенка, что она негодная жена и ей место в монастыре. Рыдая взахлеб на глазах всех дворовых и холопов, уткнувшись в мужнину грудь, она говорила все это неразборчиво, но князь понял и заботливо оглаживал ее по спине. Он любил ее, любил ее крепкое налитое тело, любил черные, как смоль, волосы, сплетенные в толстую косу (ныне спрятанную под платом), ее запах, любил ее покорность и податливость, ее заботу, он смертельно скучал по ее ласкам, и ни за что на свете не позволил бы ей уйти в монастырь.

Наспех отмывшись в бане от дорожной грязи, Иван Петрович сел за богато уставленный стол (ждала Марья, готовилась), жадно ел любимую стряпню, ловил на себе жадный ласкающий взгляд Марьи (кажется, хоть с приездом мужа отступила от нее глубокая печаль) и, едва окончив трапезу, взял жену за руку и настойчиво потащил в горницу, крепко захлопнув дверь. И когда закончилось все, он лежал, окончательно сморенный усталостью. Марья лежала рядом, гладила его плечи, перебирала пальцами черные волосы на его груди.

— Государь в шестой раз женится. Сором какой, без благословения церкви, почитай, не женой она будет, просто же-нищей[42]. Бедная девица… В Москве и не знает никто, только перешептываются. Зачем государь позвал тебя на свою свадьбу? — тихо спрашивала она, продолжая ласково оглаживать мужа.

— Надобно так, — отвечал Иван Петрович, подложив руку под голову и глядя в потолок слипающимися глазами. — Спрашивал меня сегодня про псковские стены…

— Стало быть, верно говорят, что поляки до Пскова дойдут?

Иван Петрович понял, что зря начал этот разговор и напрасно упомянул про Псков — нечего Марье лишний раз сейчас волноваться. Но, на удивление, она не показала тревоги.

— Верно говорят, что Батория этого нельзя победить?

— Любого можно, — возразил князь. — Он же не Господь Бог…

— Все одно, — ответила Марья и подняла на него свои светлые глаза. — Боязно мне за тебя. Но ведаю, что ты сильнее. Сильнее их всех. И ты возможешь…

Князь почувствовал, как теплое сладостное чувство разлилось в груди — никто не мог так поддержать словом, как Марья. И от этого он любил ее еще сильнее.