Пепел и песок

Я отворачиваюсь от позорных флешбэков и разглядываю здание Университета – чертог, где до сих пор живет Хташа. Мымра. Нет, нельзя так ее называть, Катуар будет сердиться. Катуар! Я вздрагиваю, озираюсь. Секретер, бюро, тахта с Лягарпом. На стуле с зеленой атласной обивкой кучка маленьких звезд из фольги, их вырезала Катуар. Где она? Где моя Птица? Уже поздно. Не долетит в темноте.

Из прихожей доносится осторожный поворот сюжета – ключ в замке.

– Катуар! – Я поскальзываюсь на коричневой плитке в прихожей, и падая, цепляюсь за канделябр. Будь проклят Брюлович со своим дизайном!

– Господи, да что с тобой! – Роза входит и помогает мне подняться. – Подсвечник уронил. Он же антикварный. А я иду мимо, смотрю – свет горит, и решила зайти, проведать. Как дела?

– Хиштербе.

– Что? Опять что-то свое говоришь, непонятное. Адочка тебе привет передает, очень скучает.

– Роза, – я кидаю в угол канделябр с его героическим прошлым. На светлой плитке проступает трещина, сочится кровь. – Что ты пришла? Я не тебя ждал.

– Ой, какой-то ты чумной с годами стал. Злой. Раньше ведь не такой был.

55

Падаю снова, теперь во времени, возвращаюсь в постылый сюжет – за тринадцать лет до прихожей и канделябра. В профессорский корпус.

Роза, которую сегодня вижу впервые, ставит передо мной тарелку с ярким супом.

– Кушайте, пожалуйста!

Хташа, сидящая напротив, морщит упитанный нос:

– Роза! Я же говорила тебе столько раз – не кушать, а есть.

– Ой, ну он такой голодный-несчастный, хочется с ним поласковей. – Приставляет к тарелке антикварную ложку с ажурным черенком. – А я пойду, не буду мешать. Надо фарфор протереть, ковры пропылесосить, что еще? Ах, да! Еще в магазин сходить.

– Сыр купи! – повелевает Хташа.

– А какого?

– Разного.

Я алчно зачерпываю ложкой пестрое озеро. И, глядя сквозь пар, вспоминаю, что последний раз ел суп в Таганроге, когда бабушка сделала прощальный обед. Я с ней очень давно не говорил.

– Хташа, а можно от вас позвонить по межгороду? Япотом отдам деньги.

– Звони сколько хочешь. Не надо никаких денег. Папа столько тратит на международные звонки, что от твоего мы никак не разоримся. Ешь, не волнуйся!

Я бережно подношу ложку к лицу, сам себя причащая. Сейчас я стану блаженным. Не дрожи, рука, не дрожи. Не скули, левая нога. Что с тобой, глупая? Тебя вдохновляет эта квартира? Ты хочешь гулять по этим чертогам, топтать бескрайние ковры, лежать на чудо-диванах? Да, храпы и скрипы Буха опротивели. Как и сам он, зануда с мячом. Еще один курс, а потом? Таганрог, вонь мутных азовских вод, непобедимые блины, Перун и Ярило под окнами, и Вечность. Мой переулок. Как страшно жить!

– А ты не бойся!

В кухонные врата ступает высокий человек, командор в алом шелковом халате. Он держит трубку и ведет разговор, не замечая нас:

– Не бойся! Пиши еще главу, приходи ко мне, я посмотрю, дам советы. Когда? Давай завтра вечером. Жена с дочкой пойдут в театр, нам никто не будет мешать. Все, договорились. Целу… – он наконец различает за круглым столом меня и Хташу. – Эээ, до свидания. Ауфвидерзейн.

Кладет трубку на стол, опирается на него (стол ахает). Смотрит на меня взглядом палача. Я застываю с ложкой, харчо дрожит в руке. Плеснуть бы этим харчо в лицо командора, чтоб завыл, чтоб по полу катался. А потом взять бы саблю (я видел в гостиной ее, на стене), порубать на куски всю эту квартиру и кричать сладострастно: «Врешь, не возьмешь! Я за сыр не продамся!»

– Папа! – улыбается Хташа. – Это мой однокурсник. Он…

– А мы прекрасно знакомы! – перебивает ее профессор Бурново.

Ложка не выдерживает и падает в обморок, одарив мои колени пылким харчо.

Как славно скользит сюжет, будто все это уже было. Да, Бенки, нужны и такие ходы, дерзкие и простые. С виду комедия, а присмотришься – драма. Или наоборот? Надо героя помучить, пусть потеряется в жанре, несчастный, и пусть знает, что автор безжалостен. Пусть сражается сам, голыми ручками, ажурной ложкой. Нет, ребята, пулемет я вам не дам.

56

Через тридцать восемь минут я, наряженный, как Петрушка, в широкие спортивные шаровары Бурново, вдыхаю ароматы сыров, что Роза преподнесла на обильном блюде. Потею, не смею дотронуться. Бурново сидит напротив нас с Хташей, наливает в искристую рюмку водку из морозной бутылки.

– Папа, ты уже третью пьешь! – Хташа скорбит. – Утебя сердце!

– Сердцу водка только помогает! – Он выпивает, сладко чавкает и ставит на стол рюмку с праздничным стуком. – Так что же, молодой человек, вы все же намерены взяться за ум?

Хташа мягким тапком наступает на мою левую ногу, передает под столом мольбу: соглашайся, и будешь тут счастлив.

– Вы знаете, профессор, мне так нравится ваша огромная квартира, ваши сыры, ваша сабля в прихожей, ваши гипсовые бюсты на книжных полках, ваша стиральная машина, которая сейчас облизывает пеной мои штанишки, ваша пышная Роза и все другие цветы, что я возьмусь за ум, возьмусь за жалкие сиськи вашей дочери, лишь бы не возвращаться отсюда к Буху и его Брунгильде.

Нет, Бенки, шучу. Я отвечаю иначе: