Пепел и песок

И вот они появляются в кадре. Склонились над меню. Первый в очках (золотая оправа почти незаметна), с добротной английской фигурой и экономными жестами. Эдвард Булатович. Второй – с местечковыми щечками, сытой улыбкой и коммунальной порывистостью. Борис Мельхиорович.

– А щуку фаршированную пробовал тут? – продолжает глубоководный допрос Эдвард Булатович.

– Да. Да! Но мясо мне все же интересней. Кролик с потрошками здесь очень неплохой.

– Тяжеловато, не находишь?

– Ну, жаркое из петушка.

– А лососина с травами?

– Симпатичная, согласен. Но выбрал бы утиную грудку в вишневом соусе.

– Ты же из Одессы, Боря! Что тебе эти грудки?

– Именно поэтому! Наелся я вашей рыбы, что хоть топись! Так что взял бы свиную ножку, заправленную белыми грибами.

– Ладно, оставим. А десерт?

– Погоди, Эд! Ты пролистнул холодные закуски. Где твоя логистика? Забыл в машине? Убери-ка руку! Вот! Салат из рукколы с пармским сыром!

– А винегрет с кильками?

– Ты как знаешь, у тебя вкус безупречный, но он ни с чем не монтируется.

– Сложный ты человек, Боря. – улыбается. – Помнишь, на фестивале в Риме, когда мы были первый раз и ты взял в ресторане прошутто…

– Прошу! То не вспоминай лучше!

– А в Берлине, когда…

– Привет, мальчики!

Крупно: морда голой собачки. Она подмигивает.

Собачка лежит на руках знатной дамы в зеленом платье с вырезом почти до самого сердца. Дама пахнет лаймом и ладаном. Садится за отдельный столик, целует собачку.

– Оооо! – радуется Борис Мельхиорович. – Как приятно вас видеть! Как успехи?

– Хорошо. А у вас?

– Мутим наш фестиваль. Приезжайте!

– Непременно. Я еще ни одного не пропустила.

Борис Мельхиорович отгораживается от дамы меню и метко спрашивает Эдварда Булатовича:

– Слушай, а что это за телка?

– Не знаю. Я думал – твоя подруга.

– Нет, не моя. Но лицо жутко знакомо.

– И морда.

– А?

– Морда собаки.

– Мда… Собака мерзейшая. Как же ее зовут? Бриджит? София? Джина?

– Не знаю.

– Пусть будет София-Бриджина! И черт с ней, с этой телкой, на фестивале разберусь! Ты слышал, что Фишка опять отчудил на съемках у усатого?

– Не помню, может быть, – Эдвард Булатович двигает плечами, проверяя их надежность после тренажеров. – Я уже столько слышал о нем историй…

– Отличная история! Он же перед съемками поклялся усатому, что не будет пить.

– Да, как обычно. И что?

– Примерно месяц героически держал оборону. Но организм вдруг сдался – на каком-то деньрождения.

– Дне рождения, – суфлирует Эдвард Булатович.

– И напился, – Борис Мельхиорович не замечает грамматику. – Наутро приходит на съемку. От него – перегаром на всю площадку. Глазки бегают – явно в поисках пива. Усатый орет. – Борис Мельхиорович переключает в горле регистр и голос становится сиплым, как у простуженного бобра. – «Все! Я тебя выгоню! Я сделаю так, что ты вообще не будешь нигде больше сниматься! Никто тебя, алкаша, не возьмет!» А Фишка смотрит на него, смотрит и говорит: «Слушайте, ну сколько вам еще осталось? Лет пять – не больше. Я подожду».

Борис Мельхирович хохочет, обмахивается хрустящей салфеткой. Официанты вокруг улыбаются. Солнце искрится на гусарских ложках и вилках. Всем хорошо этим майским утром.

– Где же Марк? – Эдвард Булатович сдвигает манжет, под которым леденеют куранты с бриллиантами.