Пепел и песок

– Подожду. Так вот, Марик. Мы с Эдом уже с прошлого года делаем другой фестиваль. То есть, телки, конечно, никуда не деваются! Но его… э-э-э…

– Формат, – произносит сухо Эдвард Булатович.

– Как бы другое слово придумать, а? – Борис Мельхиорович щурится. – Не такое смешное. Короче, его концепция становится совсем другой.

– Концепция – тоже смешное слово, – улыбается Эдвард Булатович.

– Не важно! Идея такая – меньше водки, больше смысла.

– Ваша водка, пожалуйста, – официант бережно ставит передо мной графин и стопку. – Какую закуску хотите?

– Закушу словом «сударь». Спасибо.

Официант на удаленном доступе, из-за моей спины, бережно наливает половину стопки.

– Так вот. – Борис Мельхиорович отодвигает водку от меня, словно праздную пешку. – Это будет натуральный кинофорум. Без пузатых халявщиков, без журналистов-алкоголиков, без тошнотной музыки по ночам, без…

– Провинциального акцента, – дополняет Эдвард Булатович и делает стопкой еще один ход, все дальше от меня.

– У нас будет до фига конференций, круглых столов, семинаров и всяких таких тусовок. – Мы теперь очень солидны.

– Респектабельны.

– Да. Полная уважуха. Мы, типа, для интеллектуалов. Для элиты. Крем де ля крем, как говорят теперь у вас в Москве. И, что еще очень важно, для молодых. Мы как бы инвестируем в будущее, как говорят у вас на Селигере.

Я делаю ход пьяной пешкой в свою сторону:

– Хорошо. А от меня какой толк? Я не крем, не элита.

Гроссмейстеры недовольны изменившейся позицией. Борис Мельхиорович снова уводит стопку на дальнее от меня поле:

– У нас будет семинар для молодых драматургов. Марк, ты должен там быть.

– Как молодой драматург? Это комплимент. Тридцать пять лет – отличный возраст, чтоб утопиться в Селигере.

– В жопу Селигер! – Вскрикивает Борис Мельхиорович и озирается испуганным бельчонком. – Никто не слышал? Марк, ты должен вести семинар в Сочи. Бери любые темы. Эстетика смерти на экране. Кровь как смазка для сюжета. Сценарист как самоубийца. Что угодно!

– Про это у нас лучше Литата Богиновна рассуждает. И молодым интересней смотреть на красивую…

– Телку? – Борис Мельхиорович руками описывает полусферы.

– Да, смотреть на красивую телку, чем на хромого карлика.

Борис Мельхиорович и Эдвард Булатович замирают. Противник достал из рукава джокер и бросил его на доску. Надо продолжать партию, но никакой ферзь не перебьет джокера.

– Марик, ты это зря, – с глубоким прискорбием сообщает Борис Мельхиорович. – Ты что, в депрессии? Сценарий не идет?

– Марк, разумеется, этот семинар будет достойно оплачен.

– Тысяча долларов?

– Конечно, больше.

– Жаль. Я так тоскую по этой сумме. Есть в ней дикая красота.

– Что?

– Так. Гур-гур. Нет, судари, никуда я не поеду, – придвигаю заветную пешку на самое ближнее поле.

– Марик, погоди!

Беру пешку в руки.

– Прощайте, судари!

Когда стопка-пешка уже на краю гибели, я замечаю левым углом левого глаза движенье. И жженье.

Всем замереть, умереть, обратиться в колотый сахар!

Кофе в чашках застынь, как вчерашняя кровь.

62

В кафе входит Катуар.

Ставлю стопку на стол.

Да, Бенки, пошляк-режиссер потребовал бы, чтобы рюмка упала на пол и чтоб в ней была не водка, а клюквенный сироп – алые брызги, верх вожделенья. Но я ставлю ее на стол с постным звуком. А теперь и звук пропадает.

Тишина, как тогда, в песочнице. Ноги, как у тряпичного лягушонка Лягарпа. Хиштербе. Надо взлететь обратно, на подоконник четвертого этажа и кричать, чтобы вздрогнули в дальнем прошлом даже Перун и Ярило.

– Катуар!

– Катуар!

– Катуар!

Раздвигая густое пространство, почти падая, задыхаясь от песка, хромой карлик бежит через зал. До чего же потешный. Снимите с него гипсовую маску, пока бежит. А потом Катуар разобьет ее своим носом.

Катуар видит меня. Улыбается поверх головы.

– Да, привет. Ты что так несешься?

– Я увидел… тебя.

– Ааа, понятно. Познакомься – Пам Памов, он писатель.

Да, рядом с ней стоит некто, протягивает мне… это рука? Или ветка, или лопата, не знаю. Может, его зовут Ком Комов, никакого значенья.

– Вот его новый роман.

В руках у Катуар книга, она опускает ее к моим глазам. Читаю название: «Очень много страниц, дайте Букера, что ли?». На самом деле я не различаю буквы.

– Катуар, пойдем отсюда!

– Мы только пришли.

– Катуар, Катуар! Там в конюшне мой Бенки, я увезу тебя на нем. Старая Брунгильда ждет тебя, ржавеет от горя. Лягушонок Лягарп смотрит на лампочку и безнадежно ждет абажура. Нет никаких сюжетов. История сгорела в старом в тазу. У меня ничего нет, кроме тебя. Даже имени.

Пам Памов задумчиво оглядывается вокруг и зевает:

– Куда сядем? Вон Тпруян у окна со своим модельером. Расскажут свежие сплетни. Ты к пидорасам нормально относишься?

Катуар смотрит на меня сверху вниз, в мою бездну:

– Что?

Пам Памов повторяет:

– Я говорю – ты к пидора…

– Марк, что ты сказал?

– Никого нет, кроме тебя. Я поднялся из песка, из пепла, окинул взглядом мир и ничего не увидел. Никого. Пустота. Гур-гур.

Катуар вглядывается в меня, щурится, песчинка попала ей в глаз.

Доносится голос Пам Памова:

– Что употребляем? Какие порошки?

– Только песок, – Отвечаю. – Катуар, выведи меня из пустыни. Я не дойду. Ноги коротки.