Пепел и песок

ТИТР: ТАГАНРОГСКАЯ БОЛЬНИЦА, ЖАРА.

Карамзин заглядывает в кружку, что стоит на тумбочке, кричит с восторгом натуралиста:

– А у тебя тут бурная жизнь! Тараканы плавают в чае. Вот этот самый бойкий!

– Ммммм…

– Ты совсем не можешь говорить?

– Ммммм…

Старик с кровати напротив, пропитанный мочой и табаком, кашляет и произносит из-под одеяла:

– Чего ты вопишь, что ты пристал к нему? Не может он говорить! Сколько времени?

– Без пятнадцати шесть.

– Ты ж даже на часы не взглянул. Неужели трудно точно сказать?

– Я говорю только точно. Уже без четырнадцати.

– Чего бабка моя не идет? Сигареты есть?

– Нет, не курю.

– А я бабке своей сколько раз сказал – принеси блок! Нет, говорит, дорого! А здоровье мое ей недорого, которое я угробил на нее?

– Но это мне совсем неинтересно.

– А что тебе интересно, а?

– В данный момент?

– Да!

– Возможность передачи документов HTML. Быть может, слышали про Интернет?

– Что за дураки вы, молодые! А что-нибудь человеческое ты знаешь?

– Да. Могу определить, когда умрете.

– Пошел ты! Спущусь в бойлерную, у кочегара стрельну папиросу.

– А если папироса последней будет в вашей жизни?

– Что?

Карамзин отворачивается от него. Старичок отбрасывает одеяло, представ в майке с истерзанным стирками лицом Элвиса, берет костыли и, матерно кашляя, удаляется за дверь. Карамзин улыбается, снова стучит по гипсу:

– Звук хороший. А ты знаешь, бычок-песочник, что это не просто больница? В этом доме в 1825 году жил Александр Первый, когда в Таганрог приехал. В этой палате был его кабинет. Здесь он заболел. Внезапно, никто поверить не мог. Здоровый дядька и слабел каждый день…

В палату входит вдохновенный Требьенов, напевая песенку веселого онколога. Карамзин затихает, облизывает губы.

– Еще одна справочка! – Требьенов предъявляет нимфам на потолке бумажку ин-фолио с померкшей печатью. – Месяц мучений, зато полная свобода от армии.

– Ты все-таки какой-то дурак, – в печали произносит Карамзин.

– Почему я дурак?

– В армии так интересно, я бы точно пошел.

– Так идите, кто вас не пускает?

– Врачи запретили. А я бы взял автомат и стал бы палить по всем вокруг до последней капли крови. Они бы пытались бежать, а я бы палил. – Карамзин смеется. – Никто б не ушел.

Требьенов кончиками пальцев укладывает капризную справку в серую папку с тесемками, и папку устраивает в верхний ящик тумбочки. Стоит над разверзнутым ящиком, думает. Потом вынимает папку, поднимает матрас и свой архив помещает между пружинами и полосатым чудовищем в коричневых пятнах.

Карамзин уже не смотрит на Требьенова. Постукивает по моему гипсу:

– Продолжать?

– Ммммм!

– Утром однажды Александр сел перед зеркалом бриться. И упал. Вбежал камердинер Егорыч. Царя одному ему не поднять. Стал звать на помощь. Еле дотащили до кровати. Мученья, агония. Потом вдруг улучшение, о чем писала в Петербург императрица… Скучно все это рассказывать. Умер и умер. А гроб его стоял тут в подвале. Долго бальзамировали, тело почернело, лицо изменилось…

Здесь нужна хорошая нарезка. Это, Бенки, не кусочки ветчины в клубе «Ефимыч». Так называют на Руси стремительное чередование кадров.