Пепел и песок

Катуар смеется:

– Ты обиделся на него?

– Не очень было приятно. Не очень.

– Тогда не надо никакой бороды. И я больше не буду твоим стилистом. Извини меня, хорошо? Буду просто тихим декоратором, сделаю наконец абажур, птичью клетку.

– Делай скорее, потому что…

– Марк! Ты здесь? Ай-яй-яй! – Вазген обнимает меня и, царапая щеки, целует два раза. – Не ожидал! Ты же этот… мизантроп у нас. Мизантроп-пассионарий! А что за красавица с тобой?

– Катуар.

Вазген ладонью проводит по бриолиновому паркету на своей голове, из-под твидового манжета на свет выглядывают часы-многоглазки с четырьмя циферблатами: время в Москве, Лос-Анджелесе, Нью-Йорке, аэропорту Еревана.

– Катуар? Хорошо. Чем занимаешься?

Я не даю ей ответить, обхватив черную шелковую талию дрожащей лапкой.

– Катуар не понимает по-русски. Она француженка. Скоро вашей Америке кирдык!

Катуар кивает и раскинув эстрадные руки, запевает на весь кинотеатр, круша голосом фотооптику и лампы софитов, поднимая подолы платьев из мэрилинского шелка:

– Nooooon! Rien de rien. Nooooon! Je ne regrette rien…

70

Хохоча и держась за руки, мы выбегаем из кинотеатра «Особый». Расталкивая водителей, охранников, сминая лица с обложек, выбивая из рук измученных нимф лакированные клатчи, разрывая свои приглашения и пуская их по ветру, вслед черному кортежу, что несется со стонами и хрипами по Новому Арбату – на закат, где дрожат паруса.

– Кто же научил тебя так с ходу врать? – Катуар, держась за мой локоть, снимает туфли и бросает их в чадную урну. – Сломался каблук. Пойду босиком. Кто, Марк? Карамзин?

– Нет, Птица, – я вдыхаю московский липовый отвар, настоянный на горячем битуме. – Карамзин тут ни при чем. Врать с ходу, легко, может научить только женщина.

71

Ами. Судьбоносная моя Ами. Как столкнуться с ней снова, соединиться, когда сценарий еще не написан? Что она должна совершить? Или я – ведь она все же дама. А я хоть и крошка, но почти джентльмен.

Могу механически составить детали. Гололед, она поскальзывается у входа в Университет, я поднимаю старушку. «Спасибо, юноша! Ах, это вы? Проводите меня, а то не дойду. Вы знаете, однажды я…» Но смазка дурная, цепь скрежещет и может сорваться.

Детали должны быть умаслены густо и жирновато.

Йорген делит эпизоды на правильные и неправильные.

В правильном эпизоде герой совершает естественный поступок, который выводит его на новый сюжетный виток. В правильном эпизоде всегда есть двойной смысл, оба сливаются, кино продолжается. Правильный эпизод – уже сам по себе новелла, с маленькой, но хорошо начищенной фабулой.

Неправильный замкнут в себе, не сулит ничего доброго ни дальнейшему сюжету, ни героям, ни скучающим зрителям. Он попросту лишний. Выбрось на ветер и никто не заметит.

Поэтому с правильным морозным скрипом я открываю дверь шального магазинчика рядом со станцией «Университет». Я беспечно сдал профессору Бурново зачет по декабристам, к которому не был готов, и свободен. Совершенно свободен. Хташа с всемогущим папой освободят меня от тревог и забот всей русской истории, вплоть до диплома. Теперь мне нужен кусочек скромного сыра, буду покусывать его в томлении во время сеанса в кино. Все равно никто рядом не сядет.

В магазинчике три мужественных заговорщика в мохеровых шарфах готовят восстание. Не декабристы – уже январисты, раз январь на дворе. Для восстания им нужно две бутылки водки и четыре бутылки пива. Еще колбасы, вон той, подешевле, черного хлеба и почему-то маслин. Или оливок.

– Нет, бля, маслин, я сказал!

– Пшел ты с маслинами, надо оливок!

– Оливки зеленые.

– И что?

– И с костями.

– Мудила, маслины тоже с костями.

Третий решается:

– В общем, крабовых палок.

Продавщица зевает. Не догадывается, что с утра замышляют люди в шарфах. Как они выйдут на площадь.

Пока она собирает январистам ингредиенты для восстания, кто-то приятно дергает меня за рукав серой куртки с капюшоном, в котором уместился бы я весь (сбросил на плечи мне однокурсник богатый).

– Юноша! – шепчут мне в ухо. – Позвольте вас попросить.