Пепел и песок

– На море. В городок под Неаполем, где ни одной русской скотины.

– Скотини – кстати, вполне итальянское слово. Бон джорно, синьор Скотини! У вас не найдется пары лир – для меня и моей подружки?

– В Италии уже давно не лиры, а евро.

– Да? Какая неприятность.

– Ты не была в Италии?

– Я даже на море никогда не была.

– Едем!

– У меня нет загранпаспорта.

– Бесишь, бесишь! – я смеюсь. – Но его делают за месяц. Поедем сразу после «Кадропонта».

– Любимый, не спеши. Может быть, я в розыске?

– Каком розыске, Птица? Я тебя уже нашел.

– А может тебе поехать лучше в свой Таганрог?

– И что там делать? Что?

– Ты сколько там не был?

– Очень давно. Я даже на похороны бабушки не приезжал.

– Почему? – Волосы Катуар ускользают из-под моей ладони, она поднимает голову.

– Я тогда писал срочный сценарий, надо было спасать проект…

– Интересно, а на мои похороны ты приедешь?

– Перестань, Катуар!

– И что, спас проект?

– Да.

– Молодец. – Катуар садится, и дыхание ее учащается, а нос становится острее.

– Катуар, ложись, будем молчать и смотреть на звезды, которые ты расклеила на потолке. Интересно, что сказал бы дизайнер Брюлович?

– Когда ты собираешься писать вторую серию?

– Не знаю… Уже надо… Йорген сегодня звонил. Мы с тобой занимаемся чем угодно, только не второй серией.

– Но я же сказала – я не буду тебе помогать.

– Я думал – ты это так… минутная птичья вздорность.

– Нет. Не так.

– И как мне быть?

– К тебе сегодня целых пять прекрасных диалогистов приходило.

– Кстати, все же интересно, кто дал им мой сценарий?

– А мне интересно сейчас совсем другое.

– Что?

– Марк, ты сегодня сказал одну фразу, она меня очень обрадовала.

– Какую?

– Что ты не Марк.

– А почему она тебя обрадовала?

– Нет, не обрадовала – обнадежила.

– Почему?

– Ты словно выздоравливаешь.

– Да. У меня есть пара заветных лекарств в ванной. В баночке и тюбике. Я посмотрю на них, и мне сразу…

– Но скажи: зачем ты разрушил здание Университета?

– Катуар, давай все-таки придерживаться какой-то линии в нашем диа… в нашем разговоре.

Катуар левой ладонью касается правого глаза, тревожит ресницы. Я теперь ясно вижу ее лицо: оно отражает жар холерного города.

– Зачем ты его разрушил?

– Слушай, перестань! Вон – посмотри за окно! Стоит оно во всей красе. Никуда не делось. Катуар, ты плачешь, что ли?

– Зачем? Ведь в нем живет твоя дочка.

76

Мир Мирыч укладывает листы на стол, где запеклись чернильные пятна забытых слов и цифр. Отодвигает листы к краю бездны. Глядит на меня сквозь жестокие полутемные очки, не шевелится. Залепить бы эти очки тугими бабушкиными блинами. Ударить бы эту тварь в вальяжном пиджаке сковородой раскаленной. И потом закопать во дворе НИИ Тракторостроения в целлулоидном мешке – я уже присмотрел там местечко: пустую круглую клумбу, отороченную кирпичными углами. И табличку на осиновой палке приладить «Здесь погребена моя тысяча долларов».

– Ну что? – Мир Мирыч вынимает из шахты пиджака упаковку с голубыми таблетками. – Я прочитал твой сценарий. – Щелкает, добывает таблетку. – И долго писал? – Проталкивает голубую таблетку между губ.

– Недели две… Мне надо было почитать литературу всякую… историческую.

– Слушай, а у тебя вообще сколько баб было?

– Семь.

– А теперь честно? Режиссера не обманешь.

– Три.

– Я просил – честно.

– Одна. Два дня назад.

– Первый раз, что ли?

– Да.

77

Покажем, Бенки, этот удушливый эпизод, пусть посмеются над Марком.

Родители Хташи уехали в Германию. По приглашению Гейдельбергского университета Профессор Бурново делает доклад о Бенкендорфе на конференции «Немцы в России, 500 лет вместе». Заодно лечит язву и тискает старую подругу Гретхен в чистеньком туалете. Жена-адъютант рядом, за дверью, с термосом дивного чая для гения-мужа, толстой визитницей и носовыми платками синего цвета.

В честь этого сегодня я триумфатор в профессорском корпусе МГУ.

Роза накрыла на стол. Что там? Свиная отбивная, с кровью, как я люблю. (Да, Требьенов, закуси своими модными очками, похрусти стеклышками!) И огромное блюдо с сырами, моими милыми тварями, желтыми, белыми, зеленоватыми. Хташа мастерски приманивает хромого мизантропа. Мымра-искусница.

– У меня есть итальянское вино, хочешь? Сыр очень хорош с вином.

– А водки нет?

– Нет, извини. Ты пьешь водку разве?

– Нет. Но хочу попробовать.

– К водке нужна другая закуска.

– А сыр нельзя?

– Ты смешной, ты совсем не гурман.

– Нет, совсем.

– Надо тебя этому тоже научить. – Хташа поправляет зеленые тарелки на белой скатерти, формирует окончательную симметрию. – Ой, вспомнила! У папы в кабинете должна быть водка. Ему же с язвой больше ничего нельзя. Только она теплая, он не любит холодную.

– Ничего.

Хташа, уходит, прикрыв за собой тяжелую дверь с матовым стеклом. Вскрикивает грудной жабой: «Роза, ты свободна!»

Водка поможет мне преодолеть этот вечер. Пусть даже она настояна на подорожнике. Какая же огромная кухня! Один холодильник мог бы занять половину Таганрога, если его положить на бок. Блинами с этой плиты бабушка накормила бы ненасытного Карамзина и всех его чудовищных персонажей. Если бы он не повесился в подвале, чуть не доставая носками полуботинок до кожаного дивана фон Люгнера.