Пепел и песок

ТИТР: В ТАГАНРОГСКОЙ БОЛЬНИЦЕ. ЗА ДЕВЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ ДО КАТУАР.

Указательным пальцем провожу канал, разделяя пустыню. Потом канал поперечный, любуюсь на крест. Благословите. Сокрушаю крест ладонью, снова табула раса готова. Теперь круг, в круге дуга и две точки – вышел лик. Стираю его. Нужно сделать особый узор, неповторимый, чудесный. Чтобы снова разрушить. И так целую вечность. Слушать тяжкие ветры Азова, на песке писать руны, ногу к небу воздев, ждать прибытия судна, чтоб на нем умереть.

– Слушайте! Вам тоже надо ехать в Москву! – Требьенов пробуждает меня от песочного морока. – Здесь нельзя жить. Вот вы кем хотите быть?

– Не знаю. Наверно, историком.

Требьенов садится на кровати, поскрипывает:

– Прекрасно! А я хочу быть кинорежиссером. Родителям это не нравится, они мечтают, чтобы я стал физиком. Я не хочу портить им настроение и говорю, что буду физиком. Но я поеду в Москву и буду поступать во ВГИК. У вас есть родственники в Москве?

– Нет.

– Но у вашей бабушки точно есть.

– Нет у нее там никого. Она всю жизнь в Таганроге прожила.

– Мне кажется, вы чего-то не знаете. Ваша бабушка какая-то особенная.

За раскрытым окном хрустят сухие июльские кусты, на пол падает знойная тень. Требьенов подбирает ноги и быстро ложится, как вампир в свой милый гроб, услышав крик петуха.

– Ну что, где блины? – Карамзин пытается взобраться на пыльный подоконник.

– Привет! Сильвер съел.

Карамзин срывается, на мгновение с треском проваливается, хихикает, снова всплывает в окне. Это похоже на глупенький театр, где кукловод растерял все куклы и сам поневоле стал развлекать почтенную публику.

– Так что с блинами?

– Сильвер их все съел.

Требьенов укрылся одеялом, обернул голову, притворяется мумией, даже не дышит.

– Вот этот? – Карамзин указательным пальцем с длинным ногтем указывает на блинного мертвеца.

– Да, он.

– Вот скотинка какая! Ладно, позже получит. Когда кочегар зловещий протрубит ему в ухо отбой. Всем возмездие будет.

Карамзин со стоном влезает на подоконник и садится на нем, кладет рядом с собой свою черную сумку.

– Что ты написал?

– Зачем ты все время в окно влезаешь? Почему в дверь не можешь войти?

– Не отвлекайся. Что ты написал?

– Не могу ничего пока. Как это так – взять и что-то придумать?

– Напиши, как ты выпрыгнул в окно и полетел. Ичто на небесах увидел.

– Я только песочницу и видел.

– Это тоже история. В песочнице мог быть замок построен, в нем своя жизнь, а тут ты свалился, все порушил несчастным жителям, неужели так сложно придумать?

– Очень сложно. Невозможно. Почему я должен что-то придумывать?

– Значит, не выйдет из тебя ничего, бездарный бычок. Так и будешь пустую песочницу видеть.

– Я хочу написать об этом старце – Федоре Кузьмиче.

– Это у тебя не получится, даже не думай!

– Почему?

– Потому что…

Голос доктора Антон Лавровича за дверью останавливает Карамзина. Пухлый кукловод пропадает за кулисами, в палисаднике.

Антон Лаврович входит, обмахивает лицо рентгеновским снимком. На лице – спиртовая насмешка. Медсестра Лина налила полстаканчика, не пожалела. Таганрогские сестры самые добрые в мире. Требьенов сдергивает с себя саван:

– Здравствуйте, Антон Лаврович! Вам родители коньяк передали?

– Коньяк? А, да. Я его родственникам деда отдал. Которого кочегар в бойлерной убил. Были просто счастливы. Как русскому человеку немного надо для счастья – избавиться от дедушки и выпить за его светлую память.

Требьенов скорбно скрипит кроватью:

– Ой, как жалко. Такой хороший коньяк – вам бы очень понравился.

– У меня есть еще. Вон его бабка приносила. – Антон Лаврович взмахивает в мою сторону рентгеновским снимком. – Кстати, что там нога? Опять ныла?

– Да, немного.

– Может, тебе бабушкиного коньячку принести? Рюмочку – и сразу перелом заживет.

Кукловод декламирует из палисадника:

– Если трезвый врач с утра, то ни врач он ни хера!

Антон Лаврович хмурится, пытается понять, откуда сиплый голос, озирается:

– Это кто говорит – нога? – И смеется. – Это нога – у кого надо нога! А знаете, за что кочегар наш сумасшедший убил дедушку лопатой? За Федора Кузьмича.

Карамзин поднимается за окном:

– За старца? Вот молодец!

– За него. Так и сказал на дознании. Убил за то, что тот не поверил в старца.

– Я бы тоже убил! Слышишь, бычок?

Антон Лаврович опускает блудливую руку в карман:

– Кстати, ты английский знаешь?

– Превосходно.

Антон Лаврович подходит к подоконнику, протягивает Карамзину драгоценную зажигалку:

– Что тут написано?

Карамзин быстро отвечает:

– На здоровье!

– Ну?

– Тут так написано – «На здоровье!»

– А! Хорошая надпись. Только кому нужно мое здоровье в Таганроге?

– Хотите, скажу, когда вы умрете, – Карамзин снова перелезает через подоконник, зловеще кряхтит и падает на пол, весь в цветочной пыльце.

– Я? – Антон Лаврович резвится солнечным зайчиком от зажигалки, озаряя уцелевшие груди и бедра нимф на потолке. – И когда?

– Через три дня! – Карамзин поднимается, застегивает большие пуговицы ширинки.

– Очень хорошо! – Антон Петрович смеется, убирает зажигалку в пухлый карман халата и выходит из палаты с песней. – Три счастливых дня было у меня…