Пепел и пыль

Перепрыгивая через стену, я успел лишь увидеть, как самый крупный из монахов, не потрудившийся сделать и шага со двора, высвобождает руки из рукавов и разводит их в стороны, а из-за его спины один за другим выбегают невероятно исхудавшие псы, мумии доберманов, держащиеся только благодаря стальным скелетам.

Они оказались за стеной, когда я был уже на дороге.

Дважды выстрелив, я попал в одного, превратив его в облако черного дыма, будто каплю туши в молоке. Черная струя исчезла, всосавшись в ствол, и я ощутил отдачу. Переломив оружие, придержал пальцем нетронутый заряд, позволив ледяной, покрытой инеем гильзе отлететь в коляску мотоцикла.

Развернувшись, я помчался в сторону дома, вздымая тучи пепла. Лишь тогда до меня начало доходить, что произошло.

Я ехал домой.

Единственное, что я чувствовал, – отчаяние. А изнутри меня пожирало пламя.

* * *

Я ехал молча, опершись на руль и ощущая между бедрами вибрацию мощного семисотпятидесятикубового двигателя Марлен, и смотрел, как свет фары поглощает очередные метры дороги. Я был Тем, Кто Едет. Не более.

В голове билась та же мысль, что всегда.

Пепел и пыль…

* * *

Едва подъехав к дому, я заметил – что-то не так. На стенах, дверях и окнах должны были светиться зеленым и желтым мои охранные знаки, которые я изобразил с помощью Ка охры и оленьей крови, как учил Сергей. Мои ястребы, солнца и волки. Знаки, видимые только в Междумирье, превращали мой дом в неприступную крепость, оберегая его Ка и не позволяя ни одному здешнему созданию его найти. Но на двери их не было видно. Зато имелись предупреждающе горящие красным символы, похожие на те, что я видел дома у Патриции.

Ведьма. Она не только меня предала, но пометила мой дом и сорвала печати.

На заборе сидел серый в полоску кот и лизал лапу. Еще один, черный, лежал в садике перед входом. Хорошо – значит, внутри чисто. Кошкам все равно, тот свет или этот: они тут же убегают, если приближается опасность. Раз они здесь сидят, а другие бегают по моей улочке то тут, то там, внутри никого нет.

Сосредоточившись, я сумел разглядеть вход в мой дом в реальном мире, просвечивавший сквозь Ка словно призрак. Дверь была открыта, с бронированной коробки бессильно свисали перерезанные засовы, два замка́ полностью распотрошили, будто вывинтив их из дверной панели.

Подняв обрез, я осторожно вошел внутрь, словно захватывая вражеский бункер. Пол под ногами устилало содержимое полок, я топтал лежащие лицом вниз книги, распростертые как мертвые птицы, давил собственную одежду и клочья распоротого матраса, треща осколками стекла. Мертвое, поломанное Ка всего моего состояния и моей жизни.

Когда оказываешься жертвой ограбления или кражи, хуже всего не потеря, а ощущение, будто тебя изнасиловали – первобытное, уходящее корнями в дремлющего внутри нас первобытного охотника. Будто враг осквернил твой священный очаг, вломился в логово. В то место, которое должно оставаться неприкосновенным. Тебя изнасиловали, лишили власти над самим собой и собственной жизнью.

Так, как меня. Я осторожно шел через пепелище, а обломки моей жизни хрустели под подошвами.

Враг вошел туда, куда ему хотелось. Он забрал, что хотел, и ушел, а ты остался бессилен. Он украл твое имя. Украл даже суверенность. Украл тебя у тебя самого.

Я даже не подозревал, насколько близок к истине. Отчаянно стараясь сориентироваться в царящем вокруг бардаке, я упустил самое важное. А когда понял, обрез со стуком выпал из моих рук на пол, а я сполз по стене.

Здесь нет меня.

Украли мое тело.

Мое беспомощное, бессильное, погруженное в глубокую летаргию, бородатое, местами покрытое татуировками, потрепанное временем, алкоголем и табаком тело.

Я долго стоял в оцепенении над циновкой, тупо ее ощупывая в надежде, что мои восемьдесят пять килограммов мяса и костей каким-то образом под нее завалились. А потом сел на Ка собственного пола, глядя на разбросанные вокруг вещи.

Я оказался в плену Междумирья, не зная, жив ли еще.

Мне было доступно многое. Я мог перейти между мирами и освободить тех, кто был в состоянии мне заплатить, а иногда и тех, кого мне хотелось. Я умел сражаться и побеждать.

Но, чтобы вернуться в мир живых, мне требовалось собственное тело.

Какое-то время я молился, бессильно и отчаянно, но, как и в реальном мире, понятия не имел, слышит ли меня кто-нибудь и захочет ли помочь. Это не загробный мир, не чистилище или ад. Это аномалия. Щель. Дыра, в которую ненароком попадают заблудшие души. Ошеломленные, не знающие своего пути, ничего не понимающие. Потерпевшие крушение. Это размытая граница между тем миром и этим. Междумирье. Здесь нет хорового пения, милости, кары или отмеченной Светом дороги на ту сторону. Только пепел и пыль.

И, так же, как там, Бог помогает лишь тем, кто сам себе помогает, не выходя при этом из тени. Наверняка чтобы вера не стала знанием. Если он вообще сюда заглядывает.

Кое-как придя в себя, я направился к выходу. Единственное, что у меня осталось, – Марлен. И надежда, что как-то, сам не знаю как, удастся найти украденное. Я был не в курсе, сколько мне осталось.