Пепел и пыль (СИ)

Весомость его слов подкрепляют появившиеся защитники, вооружённые до зубов. Они распределяются по всей территории больничного крыла.

Где все они были, пока мы впятером пытались спасти людей в церкви?

Мне точно не дадут поговорить с кем-либо из химер, но именно так я смогу убедиться в верности своих выводов. История знает сотни случаев, когда необоснованные обвинения рушили невинные жизни, и чтобы ничего не добавлять в этот список, я решаю рискнуть.

Когда миротворец заканчивает с моей рукой и отходит в сторону, я быстро спрыгиваю со своей кушетки и кидаюсь к соседней. Химера впивается в меня глазами, когда понимает, что я направляюсь именно к ней.

— Помогите… — шепчет химера.

Кровь на её губах пузырится вместе со слюной.

— Конечно, — киваю я.

Кладу ладонь здоровой руки на её рану, прижимая сильнее в попытке остановить кровь. Кто-то за моей спиной зовёт Аполлинарию.

Глаза застилают слёзы боли, когда я аккуратно вытаскиваю руку из повязки, фиксирующей её в подвешенном состоянии, и хватаюсь за нож на поясе. Перепачканный чёрной кровью химеры-сирены, он напоминает оружие мести, оружие смерти, оружие, которое будет пущено в бой в любой момент, несмотря на обстоятельства.

— Если кто-то попытается меня остановить, я буду обороняться, — произношу сквозь зубы.

Не слышу, чтобы кто-то приближался. Не думаю, что мне удалось напугать защитников, скорее, они просто ожидают приказа.

Боль туманит зрение. Я смаргиваю непрошеные слёзы и спрашиваю:

— Как вы оказались в церкви? Вы пришли туда сами?

Приходится перейти на шёпот и наклониться так низко, что мои волосы касаются подушки.

— Он привёл нас туда…. Через портал…

Внутри приятной волной растекается чувство собственной правоты.

— Ведь вам не надо было убивать прихожан, верно? Он не для этого туда вас привёл?

Чуть выпрямляюсь, чтобы взглянуть на химеру. Ядовито-зелёные волосы разметались по подушке, такого же цвета глаза ищут в моих что-то большее, чем понимание: помощь, поддержку, спасение.

— Он сказал, что мы ему больше не нужны… — химера дышит наладом. — Мы для него были слишком… слабые…. Это была бы растрата… его силы.

Химера заходится в кашле. Я сильнее прижимаю ладонь к её ране. Мои пальцы тонут в промокшей насквозь ткани рубашки.

— Его силы… — повторяю я, задумываясь. — То есть, его крови? Он не хотел делать вам переливание?

— Нам… нет…Только тем, кто силён… Кто переборол последнюю стадию…

Каждый раз, когда химера замолкает и начинает кашлять, я думаю, что это конец — больше мне ничего не удастся узнать. Но вопреки моим ожиданиям, она оказывается сильнее, чем может себе позволить, и после очередного приступа снова вдыхает, хоть и не полной грудью.

— Ты была дриадой, верно? — спрашиваю я.

Зелёные волосы, зелёные глаза. Я не могла ошибиться. И химера кивает.

— Что ты имеешь в виду под последней стадией? — я продолжаю допрос в надежде, что ещё успею выведать всё необходимое.

— Что-то от оборотня… досталось всем… и это спровоцировало голод…. У каждого разный, но большинство…

— Вышли из-под контроля? — я пытаюсь помочь химере, подталкивая её в правильное направление.

— Аполлинария!

Приказной тон, требующий мгновенного повиновения. Я уже знаю, кто это, а потому сразу оборачиваюсь. Авель стоит между двумя защитниками, расположившимися у входа. Скрестил руки на груди и сверлит меня своим леденящим душу взглядом.

Не знаю, чего он от меня ждёт. Хочет, чтобы я встала по стойке смирно или может отрапортовала по поводу причины своего глупого поведения?

Сейчас Авель — меньшая из моих забот. Я снова обращаюсь к химере.

— Что с вами происходило?

— Начали нападать друг на друга… Он говорил что-то про генетический сбой, про отторжение клеток, про…

Химера тяжело вздыхает. Это у неё получается не с первого раза, и я понимаю — конец близок. У нас осталось едва ли больше пары десятков секунд.

— У тебя есть имя? — спрашиваю я.

— Д… Дрио…па.

— Дриопа, — я улыбаюсь, пытаясь вложить в этот жест то, что хотела бы увидеть сама, будучи при смерти — надежду. — Всё будет хорошо.

Дриопа кивает. Её ресницы вздрагивают в последний раз. Зелёные глаза цвета летнего луга, цвета спелого лайма, цвета новогодней ёлки гаснут… Я видела столько смертей там, в церкви, но почему именно что-то окончательно во мне ломает?

— Аполлинария, — снова зовёт Авель.

Молча встаю, продолжая смотреть на Дриопу. Нимфы — вечно молодые и прекрасные создания, дети природы, потомки стихии, выглядят такими невинными. Они не заслужили всего этого.

Никто не заслужил.

— Что ты себе позволяешь?

Сжимаю челюсть. Авель не получит от меня ни извинений, ни объяснений. Единственное, что он может ожидать — это пожелание идти к чёрту.

Завожу руки за спину, разворачиваюсь, слегка покачиваясь. Боль в плече ощущается как единственная постоянная переменная. Она отрезвляет.

— Она почила, директор, — сообщает куратор миротворцев, имея в виду химеру.

Авель удовлетворённо кивает. Желание вмазать ему со всей дури растёт в геометрической прогрессии.

— О чём ты с ней разговаривала, Аполлинария? Что спрашивала?

Я качаю головой. Пусть понимает это, как хочет.