Пепел и снег

Глубокой ночью мы заняли редут. Но собственно редута уже не существовало — только холм, весьма невысокий, с покатыми склонами, изрытыми ядрами вдоль и поперёк, и груды, груды искалеченных, окровавленных человеческих тел, хладных и уже закоченевших, разорванных гранатами и картечью, растоптанных лошадьми, исколотых штыками. Упоение боем быстро прошло. Забрезжил рассвет, и вся эта невероятная кошмарная бойня, явившая для меня одновременно и самые высокие степени героизма, и честь воинскую и славу, представилась нам. Оторопь овладела мною. Я был подавлен, я чувствовал себя гнусным мясником (тысячу раз прав де Де, но он и сам мясник, и мне от этого не легче). Я стоял по колено в крови, я дышал пропахшим кровью воздухом, и свет, изливающийся на меня с небес, был кровавый. Удушающий спазм сдавил мне грудь, я хотел кричать и не мог; тугой ком застрял в горле — кажется, это были слова «Vive L’Empereur!». Слёзы брызнули из глаз, и я поспешил спрятать их. Я прохрипел: «Боже!..» И чтобы не сойти с ума, прочитал молитву — молитву по себе, молитву по тем несчастным, коим равнина стала смертным одром, а рассвет саваном. Молится ли на бойне мясник?.. Я молился. Я был противен себе. Я ненавидел свои руки, ибо они были в крови. Я ненавидел войну — криводушную даму, начинающую свой бал блеском эполет и завершающую его перемалыванием костей в циклопической мельнице. Я не мог совладать с собой. Единственное, на что хватило моих сил в тот печальный час, — так это скрыть от друзей мои сильные чувства, не открыться им в своих переживаниях, дабы не быть осмеянным. Многие мои друзья загрубели душой, очерствели сердцем: они видели множество вражеских трупов, и это радовало их, они видели столько же побитых французских солдат, и это их не особо печалило. Я был один, Господи...

Весь день 25 августа армии стояли друг против друга. К нам прибывали всё новые и новые войска, должно быть, и к русским тоже. Сновали курьеры, корпели над ранеными лекари на позициях и в монастыре, изредка ухали пушки; временами то в одном лесу, то в другом завязывались перестрелки; шальные пули, смущая боязливых, проносились со свистом, а порой на излёте ударяли в землю у самых наших ног. Командиры, собравшись в группки, осматривали русские позиции, выискивали в них слабые места. Все, однако, сходились во мнении, что позиции сильны, ибо россияне в полной мере использовали те преимущества, какие предоставила им природа, — и реку (Колочь), и высокий берег, на коем они закрепились, овраги, кустарники и перелески. Наиболее уязвимым признавали левый фланг русских, где не было сколько-нибудь заметных естественных преград и где противник принуждён был возводить земляные укрепления. В ту сторону нет-нет да и нацеливал око зрительной трубы Бонапарт. Я слышал краем уха, как он, вытирая нос платком (императора угораздило простудиться в такую жару), говорил стоящим позади него офицерам: «Непонятно, господа, — неужели фельдмаршал не замечает, сколь беззащитен его левый фланг? Это же очевидно! Или старый готовит западню? Что вы на это скажете?..». Офицеры переговаривались у него за спиной, а я вдруг без всякой связи припомнил один нашумевший случай — несколько лет назад в Вене какой-то юный немчик, студент, хотел убить Бонапарта кухонным ножом. Я подумал: а что если бы тот студент оказался сейчас на моём месте — в мундире французского кирасира, в двух шагах от императора?.. Непредсказуем бы был ход истории. А разве с Бонапартом он предсказуем? Разве предсказуем сам Бонапарт?.. Я далее рассудил так: сделавшись вдруг предсказуемым, император, пожалуй, перестанет существовать. И. без кухонного ножа. Непредсказуемость — один из признаков силы личности... От этих ли сосредоточенных размышлений или от утомления со мной внезапно сделалось головокружение, и я покачнулся. Офицеры оглянулись на меня, вероятно, приняв за нарочного. Я спохватился и отошёл... Странно, что ко мне стали приходить такие мысли. Уж здоров ли я? Но мысли есть мысли. Они приходят разные, самые неожиданные. И не всегда умеешь управлять ими, ибо не властен даже над собой. Да и зачем? Ведь никто не знает, что нынче тревожит тебя.