После возвращения из больницы я с удивлением ощутил возрастающую враждебность Израиля, напоминавшую порой худшие послевоенные годы, но мне некуда было деться. Сейчас уже сказывался только его дурной характер.
Весной 1954 года появился на свет мой племянник Виталий. В то время в Москве гостила Геня. Ожидая вестей из родильного дома, мы сидели на бульваре, и я не удержался:
— Мы тебе обязаны, но что ты наделала с отцом!
Геня вскинулась:
— Вос зогст ду? [17]
Разговор продолжать было бессмысленно. Помнила ли в самом деле Геня павлодарскую эпопею?
35
Народу в приемной Главной Военной Прокуратуры начало прибывать. Люди стали открывать друг другу тайны своей жизни. Одна женщина рассказала мне про мужа, который был секретарем Дзержинского, а потом возглавлял советский спорт. Повстречал я там выпусника нашей школы Мильчакова, сына бывшего руководителя комсомола. Мильчаков, кажется, не знал, что отец его жив. Он не мог поступить никуда лучше Пищевого института, по сравнению с которым мой СТАНКИН выглядел солидной академией. Но Мильчаков находил нужным гордиться своим институтом. «Ты учишься в СТАНКИНе, — сказал он покровительственно, — и будешь иметь кусок хлеба, а я кусок хлеба с маслом!» Бедный Мильчаков!
Украдкой зашел в приемную доцент СТАНКИНа Галанов. Это был немолодой человек. Кого хотел он выручить?
Неожиданно мне назначили встречу с генералом. Грузный генерал беседовал со мной по-отечески грубо: «Знаешь, каких дров наломали? За голову хватаешься! У нас еще живых полно в лагерях. Разберемся с живыми, за мертвых примемся».
Той же весной в Москве проходило первенство Европы по баскетболу. Я раньше не ходил на баскетбол, но вдруг узнал, что команда Израиля идет без поражений. Я поспешил на «Динамо» и попал на матч Чехословакия — Израиль, который евреи выиграли. Отличался маленький Шмуклер. Я был ужасно доволен. Пришел я и на встречу Израиль — Франция, а затем Израиль — СССР, куда явилось множество евреев, в том числе стариков, которые никогда в жизни на стадионы не ходили. Но Израиль проиграл с разгромным счетом.
36
Летом 1954 года я должен был работать на поточной линии автозавода ЗИС в рамках студенческой практики. Работа была тяжелая, изматывающая. Не ограниченная никакими профсоюзами, администрация ЗИСа ввела так называемую двухсменную работу. Вторая смена начиналась в восемь вечера, а кончалась в пять утра. При этом ночью был часовой обеденный перерыв, что было строжайше запрещено трудовым законодательством, так как в ночные смены перерыв не должен был быть больше получаса. Но то, что смена начиналась в восемь вечера, а не в двенадцать, давало повод администрации считать ее вечерней. Более того, рабочие теряли еще час, так как транспорт начинал работать в шесть, а работа кончалась в пять. Система была не лучше, чем на чикагских бойнях.
Моя операция была плохо автоматизирована, и я в принципе не мог уложиться в темп поточной линии. Деталь весила два пуда, а я должен был на одной из операций поднимать ее двумя пальцами. Однажды ночью разразилась гроза. Крыша была стеклянной, и, отвлеченный вспышкой молнии, я уронил на ногу двухпудовую деталь. Я думал, что уже потерял ногу, но, к счастью, деталь упала на ступню сферической стороной.
Тут я по-настоящему мог оценить высокий интеллектуальный уровень Трансформаторного завода, к которому когда-то отнесся снисходительно. Из-за массового характера производства квалификация рабочих на ЗИСе была очень низкая. Медведь после двух-трехчасовой тренировки мог бы выполнять большинство операций на конвейере. Разговоры в главном рабочем «клубе» — раздевалке — были только о бабах. Главной темой были жалобы на импотенцию из-за работы на конвейере. Мужская раздевалка была отделена от женской высокой перегородкой. В верхней части стены проделали дырку, которая называлась «телевизор». Оттуда с возвышения можно было наблюдать голых женщин.
37
По примеру Игоря я давно испытывал тягу к изучению языков. Мой школьный немецкий был сравнительно хорош, и я смог прочесть Цвейга в больнице. Потом я стал читать Гофмана. Его первым рассказом, прочтенным мною на немецком, было «Сватовство», в котором бедный влюбленный студент оказывается предметом соперничества мистических сил. В другом рассказе студент по легкомыслию продал свое зеркальное отображение дьяволу, а потом, изгнанный из-за его отсутствия из человеческого общества, был вынужден объединиться с героем повести «Петер Шлемиль» Шамиссо, который также по легкомыслию продал дьяволу свою тень.