Пепел Клааса

— Любопытная штука получается, господа, — неожиданно спокойно, несколько задумчиво, замечает Сергей Павлович. — Чем значимее государство, тем меньше в нём подлинного либерализма.

— Естественно, Сергей Павлович, — вдохновляется Осиртовский, — естественно. Чем серьёзнее дело, тем меньший доступ охлос имеет к рычагам правления. В Германии они могут сколько угодно высказываться против американской политики, всё равно, когда дело дойдёт до конкретных решений, они либо поддержат Америку, либо их просто не спросят. В самой же Америке всё шито-крыто. Там охлос гордо и самозабвенно выбирает одну длинную спичку из двух коротких.

— Вы всё упрощаете, — машет рукой американец, как бы разгоняя кухонный чад. — Если бы большинство американцев хотело, то партий было бы больше, чем марок машин и телефонов вместе взятых.

— Только они не захотят, — Осиртовский тычет указательным пальцем в Суортона. — Не смогут захотеть! Их так воспитали, их всё устраивает. Охлосу дай его кусок хлеба с маслом, дай минимальные гарантии и максимальные иллюзии, и с него хватит. Он отдаст вам всё правление с потрохами. Поэтому-то демократия — это фикция. То есть не фикция, конечно, а реальная власть. Не власть народа, а власть денег. Власть реальных денег, на которые обладатели крупнейших капиталов покупают образование, СМИ, общественные организации, политические партии, парламенты и в конце концов сам народ.

— Да, но если масла перестанет хватать, я уже не говорю о хлебе, правительство это сразу на себе почувствует. У вас отнимают масло, хлеб, гарантии и вы сидите, сложа руки. В этом и отличие демократии от фикции. Демократия ограничивает правительство. Тут есть обратная связь. Если правительство неэффективно, его меняют. Не надо долго ждать, пока оно станет полным банкротом, не надо революций и войн. Обратная связь обеспечивает всей системе стабильность.

— Вот это Вы верно подметили! — Осиртовский снова вскидывает руку с вытянутым указательным пальцем, точно грозя собеседнику. — Стабильность и бескровная, быстрая смена потерявших форму актёров, которых по недоразумению считают политиками. Согласен. На все сто процентов согласен. Конкуренция на рынке обеспечивает быструю смену товаров и услуг, конкуренция во власти — быструю смену менеджмента при сохранении и ради сохранения старой элиты. Отлаженная система. Но это не демократия, тут и не пахнет никаким народовластием. Просто элите нужно было решить проблему: как обезопасить себя от революций и дворцовых переворотов. Они её решили. Вот и всё. Всё!

Уставший от бурного дня, тяжелой дороги, переполненный впечатлениями, разморенный едой и вином, Клаас погружается в дремоту. Голоса споривших звучат всё дальше, до сознания долетают отдельные слова: «власть», «народ», «толпа», «правительство», снова «правительство» и снова «народ». Потом чаще стало мелькать: «война», «жертвы», «мирное население»…

Эдик вспоминает исхудавшего до костей парнишку в лесу. Грязный, обросший, в зловонных лохмотьях метался он от дерева к дереву, пока сержант Клаас не догнал его. Тот молча, без единого звука, начал биться у него в руках, царапаться, кусаться. Парень год просидел в яме у чеченцев, как-то сумел бежать. А продали свои же: не угодил какому-то «деду» из уголовников, тех что из зоны посылали на войну.

— Я вот всё время думаю, — осторожно начинает Эдик. — Как же получается, что вчера ты был просто человек, сегодня — герой, а завтра — военный преступник?

— Мы думали, Вы нас совсем не слушаете, — удивляется Осиртовский.