Пепел над пропастью. Феномен Концентрационного мира нацистской Германии и его отражение в социокультурном пространстве Европы середины – второй полов

Закономерно в 1949 и 1954 годах прошли амнистии нацистских преступников. На свободу «триумфально» вышли такие ключевые фигуры нацизма, как, например, генерал-фельдмаршал фон Манштейн. День его выхода на свободу был шумно отпразднован жителями Верля. По распоряжению бургомистра занятия в школах в этот день были отменены для того, чтобы дети смогли принять участие в праздничном шествии. Знаменитый роман Томаса Манна «Доктор Фаустус», вышедший в 1947 году (в нем автор ставит Германии неутешительный диагноз), вызвал в обществе крайне противоречивые оценки и привел к обвинению Манна в «национал-предательстве», что было прямой отсылкой к реалиям 1930-х годов. Не случайно Манн, после того как посетил Германию в 1949 году, чтобы прочитать лекцию о Гёте, писал: «Я побывал там, видимо, в последний раз. Страна стремительно движется назад, в тридцатый год. Нравственный климат отвратителен». А когда какой-то критик заявил, что не смог найти в «Докторе Фаустусе» опору для нравственного возрождения, Манн ответил: «Интересно, он последний, кто не замечает, что немцы вовсе не хотят возрождаться?»[763]

В 1956 году из программы Каннского фестиваля под давлением правительства Аденауэра был исключен фильм об Освенциме «Ночь и туман» французского режиссера А. Рене. От Эриха Марии Ремарка, закончившего новый роман о войне, издательство в категорической форме потребовало внести в текст значительные правки, касающиеся преступлений нацистов против советских мирных жителей, а когда роман вышел, он столкнулся с разгромными рецензиями в западногерманских газетах. В это же время закономерно сходит на нет общественный интерес к поиску скрывшихся нацистских преступников. С. Визенталь, посвятивший свою жизнь розыску последних, констатировал в середине 1950-х годов, что он остался один, «не считая пары других таких же дураков-единомышленников», ибо «послевоенная фаза охоты за нацистами завершилась»[764]. Закономерным финалом этого процесса явился, по словам С. Келлерхоф, «законодательный трюк» второй половины 1960-х годов авторства ключевой фигуры федерального министерства юстиции Э. Дрейера. Благодаря этому трюку «все преступные деяния, кроме убийства в узком смысле, после 1960 года задним числом были признаны утратившими силу за давностью лет. До сих пор это является самым большим скандалом в немецкой правовой истории, и к тому же все это происходило на глазах у общественности. Сотни уже начатых процессов против «преступников за письменным столом» рассыпались»[765].

Все это привело к тому, что в европейском сознании сложилось, как указывал Б. Беттельгейм, три парадоксальных – на фоне того, что произошло, – подхода к «феномену концлагерей»: а) существование концлагерей в человеческом обществе в целом считалось невозможным (вопреки имеющимся доказательствам), потому что акты жестокости якобы совершались небольшой группой сумасшедших; б) информация о лагерях считалась специальной пропагандой, далекой от действительности (дошло до утверждений, что газовые камеры были построены… после войны в пропагандистских целях). Этот подход поощрялся еще фашистским режимом, называвшим все сообщения о лагерном терроре пропагандой ужаса; в) информация считалась правдивой, но обо всех ужасах старались поскорее забыть[766]. То есть возникала ситуация «коммуникативного замалчивания», когда не только виновные не хотели говорить о произошедшем, но этого не хотело и общество, отгораживающееся от узников стеной молчания, неслышания и непонимания.