Пепел над пропастью. Феномен Концентрационного мира нацистской Германии и его отражение в социокультурном пространстве Европы середины – второй полов

Попытки европейского общества «не замечать» геноцида и насилия по всему миру напрямую отсылают нас к выработанным именно в Концентрационном мире механизмам поведения, выделенным Б. Беттельгеймом: поискам внешних «мишеней для злости» и принципу «не сметь смотреть». Первый заключается в том, что в лагере направлять свою агрессивность на тех, кто ее действительно вызывал: на эсэсовцев и начальников, – было равносильно самоубийству. Поэтому оставались лишь окружающие, которых и делали виновными. Второй запрещал видеть то, чего не положено, прежде всего – как убивают другого заключенного или измываются над ним. Нарушителя постигала та же участь[844]. Если присмотреться внимательно, то можно отчетливо видеть, как оба этих принципа реализуются сегодня в международном пространстве. Мишенями для злости становятся кто угодно, только не истинные виновники происходящего, и «не замечается» массовая гибель людей.

Вместе с этим можно предположить, что эманации Концентрационного мира в наши дни могут быть более отчетливыми. Почти узаконенное в мировой международной практике насилие в сочетании с непознанными возможностями Интернета, деиерархизация и разрушение социальных структур, на месте которых создаются новые, весьма многочисленные образования с новыми внесоциальными элитами, лишение человека и форм его существования (семья, государство, работа) прежних, четко очерченных и закрепленных в культуре и традиции статусов могут породить структуры и явления, по своей дегуманизирующей сути и поражающей силе превосходящие трагический опыт Концентрационного мира.

Так, неофициальный лозунг «Интернет освобождает» ничуть не лучше официального лозунга «Arbeit maсht Frei», формы освобождения в обоих случаях примерно одинаковые, в результате которых свобода вновь оборачивается порабощением, только актуализированными в современных формах, с насилием не внешним, а ушедшим внутрь и оттого труднее распознаваемым. Надзиратель и охранник сменили облик – они теперь без формы и оружия, – но никуда не делись. Тоталитарного Третьего рейха больше нет, но на его месте есть множество небольших, злых и беспощадных тоталитаризмов в системе коммуникаций, технологий, торговли, сырьевых поставок. Тоталитаризмов, решающих прежнюю задачу: управлять массами, держа их в повиновении и заставляя делать то, что необходимо, с той лишь разницей, что в Концентрационном мире не создавали при этом иллюзию свободы.

М. Кантор обращает внимание на то, «что человечество, осудившее книжные костры в Берлине, с радостью приняло глобальное уничтожение книг. Оказалось, что книги не обязательно жечь, как это практиковали халиф Омар и Геббельс, – куда эффективнее объявить существование книги ненужным… С непонятным удовлетворением мы произносим приговор гуманистической культуре: «Скоро потребность в бумажных изданиях отпадет». Аплодируем убийству книги – хотя осуждаем сожжение Александрийской библиотеки… «Сегодняшний халиф Омар говорит: если то, что есть в книгах, есть и в Интернете, то книги не нужны; а если этого в Интернете нет – тогда зачем эти книги?»[845] Посткнижный мир закономерно становится похож на мир Концентрационный, это мир, лишенный истории, памяти, а значит, и связи времен. От полноты бытия, состоящего из прошлого, настоящего и будущего (троичное, то есть совершенное время), как в Концентрационном мире, остается только то время, в котором происходят нынешние события. То есть от полноты времени сохраняется зыбкое и весьма неопределенное настоящее, главная задача которого – удержаться на тончайшей, неуловимой грани между прошедшим и наступающим временами.

В заключение необходимо сказать, что Концентрационный мир со столицей Освенцимом в европейской истории и культуре ХХ века стал тем местом, где с эпохи содрали кожу. И это место болит, потому что такие раны не заживают до конца никогда. Из Концентрационного мира и сегодня нельзя исключить ничего и никого. Ни тех, кто варил обеды эсэсовцам, ни тех, кто вел поезда с обреченными, ни тех, кто погибал в медицинских экспериментах, ни тем более тех, кто открывал ворота лагерей, пытал и уничтожал людей. Именно последние сделали Концентрационный мир из события бытием, то есть той жизнью, которая всегда с человеком, которая отбрасывает тень на его жизнь, когда бы он ни жил и где бы он ни находился.