Пепел Нетесаного трона. На руинах империи

Иногда она закрывала глаза, потому что мир подступал слишком близко, прельщал, норовил все заслонить собой. Тогда приходили видения. Иногда ей виделись только лица, обрывки образов: знакомых и незнакомых, кричащих, или хохочущих, или просто уставившихся на что-то незримое для нее. Однажды она увидела Валина, первого командира своего крыла, и на несколько мгновений засмотрелась в его рассеченные черные глаза, а потом он, отвернувшись, резко выкрикнул что-то на незнакомом ей грубом языке. В другой раз она вроде бы снова видела Талала, как тогда, во сне, только в этот раз без железного шара. Талал, спиной к спине с незнакомым молодым парнем, дрался на арене.

– Нет, – сказала она себе.

Нет.

Нет.

Нет.

Хуже видений были живые люди, вместе с ней блуждающие по джунглям.

В последний раз она говорила с Джононом накануне – они тогда поспорили, по какой долине углубляться в горы. Он в двадцатый раз обозвал ее изменницей и шлюхой, и она в двадцатый раз увидела – пережила, – как прыгает ему на плечи, как впивается зубами в горло. Словно наяву. Она чувствовала горячий медный вкус его крови. Или нет – не его крови, своей: прокусила себе щеку изнутри. Было больно, но хотелось кусать еще сильнее. Вместо этого она сплюнула на камни кровавую слюну. Соприкоснувшись с кровью, серый лишайник зашевелился, взбух, растянулся на ладонь шире. Гвенна посмотрела и отвернулась.

Люди Джонона отворачиваться и не думали. Чент открыто глазел на нее, щерился, подмигивал, иногда облизывался. Но хуже него был Лури. Этот походил теперь не на нетерпеливого насильника, а на голодного крестьянина, нацелившегося ножом на кусок старой, жесткой солонины. В каком-нибудь другом месте, да где угодно, такие взгляды не особо бы ее встревожили. Она сумела бы позаботиться о себе, отбилась бы от нападения, Беда в том, что здесь «позаботиться о себе» означало не то, что в других краях. Гвенна и в себе чувствовала затаившееся нетерпение. Начни она отбиваться, не остановилась бы, сломав запястье или расквасив нос. Скорее всего, вздумай кто из них ее тронуть, она бы вовсе не смогла остановиться.

Даже в тех, кто был на ее стороне, она ощущала угрозу. Каждый день на пути вверх ловила на себе их короткие взгляды, словно каждый рад был ее поиметь или сожрать, а может, и то и другое.

Становилось холодней, листва на деревьях сменилась хвоей, а проснувшись однажды до рассвета, Гвенна обнаружила на пологе узкую полоску льда, а на земле – на пару дюймов снега. А ее сердце и рассудок заполнялись горячей тьмой, заполнялись дебрями вроде оставшихся внизу джунглей, слепой безумной свирепостью, оставлявшей лишь два выбора: прятаться или убивать. Из двенадцати выживших только Крыса не вызывала желания ее выпотрошить, поэтому Гвенна старалась держаться за девочкой, вслушиваясь в дыхание ребенка и считая удары сердца, частые и слабые, как у птички.

Три дня никто не пытался их убить, а на четвертое утро после нежданного явления Джонона она увидела следы на снегу – тысячи следов, похожих на беличьи, но с острыми опасными когтями. Ее затошнило от ужаса, потому что все они сходились к месту, где было сложено съестное. Откинув укрывавшее провиант полотнище, Гвенна обнаружила, что вспороты два мешка с пайками и прогрызен бочонок вяленой рыбы.

Она еще стояла, задыхаясь от ярости, когда подошел Киль.

– Осложнение, – тихо проговорил он.

Гвенна не могла оторвать глаз от расщепленных клепок бочонка и клочьев мешковины. Она словно забыла, зачем нужны слова.

– Пища еще осталась, – заметил историк. – И вода.

– Водой жив не будешь, – прошипела Гвенна. – Если вскоре не выберемся из зараженных мест, без охоты не обойдемся.

– Это было бы ошибкой.

– А подохнуть с голоду не ошибка?

– Голодание естественно. То, что сотворит с вами болезнь, – нет.

– Вы говорили, горы чисты, но мы уже в горах, а я по-прежнему чувствую в себе эту дрянь.

– Мы недостаточно высоко. – Он повел рукой. – Здесь почва, деревья, вся растительность больны. Нам надо подняться над ними.

Гвенна покачала головой. Они не первый день карабкались вверх по склонам, но настоящие горы, высокий хребет будто уходил от них.

– Сколько еще?

– Четыре-пять дней пути, – ответил историк. – Возможно, неделя. В чистой местности можно будет снова кормиться охотой и пить из ручьев.

– Неделя… – выдохнула Гвенна.

Талал говаривал: «День всегда можно продержаться».

В те времена Гвенна с ним соглашалась. Плыла она, сражалась или бежала, один день бы продержалась всегда. Но Киль сказал не «день». Он сказал – неделю. Она попробовала представить, как проживет неделю, и не сумела. Попыталась вспомнить, зачем это надо.

Лагерь зашевелился. Скоро все встанут. Скоро все узнают, что у них с припасами.

– Я видела Талала, – сказала Гвенна. – Сперва во сне. Потом… во сне наяву, на ходу.

Киль медленно кивнул, но не ответил.

– В первый раз он шел по песку, прикованный к железной гире. – Она сама не знала, зачем рассказывает, но остановиться не могла. – Потом он бился на арене с каким-то совсем незнакомым человеком. Как живой. Я чувствовала, что он живой, будто вовсе не умирал.

– Возможно.