Пепел Нетесаного трона. На руинах империи

Историк ответил не сразу. Он поводил пальцем по краю арки, протянул было руку, но отдернул.

– Идете вы или нет? – грубо спросила Гвенна.

– Я не уверен, что еще могу ими пользоваться.

– Они созданы кшештрим, – насупилась Гвенна. – Я думала, любой кшештрим мог ими пользоваться.

– Могли. И я мог. Однако когда проходил в них последний раз, я ощутил в себе… колебание.

– Колебание?

– Я так много времени провел среди людей, – кивнул он. – Долгие века я прожил в мире, которого коснулись ваши боги: страх и любовь, ненависть и отвага, так что некоторые из этих чувств пустили ростки и во мне.

– Любовь? – недоверчиво переспросила Гвенна. – Страх? Видала я камни почувствительней вас.

– Всего лишь ростки, – ответил Киль. – Тонкие стебли.

– И они помешают вам пройти врата?

– Не знаю.

– А вы вернетесь? Предупредив Адер.

– Постараюсь.

Он еще два, три, четыре удара сердца удерживал ее взгляд, потом отвернулся, сделал шаг и пропал.

Гвенна заглянула в пустоту под аркой. Понятное дело, Киля там не было, но на вопрос, куда он исчез, существовали два равновероятных ответа: или он одним шагом покрыл расстояние до Аннура, или кента его уничтожили.

Она отвернулась, прошла по заметенному снегом полу, выглянула в открытое окно. Ветер с воем вцепился в нее, норовя сорвать в пропасть.

«Что-то неладно».

А когда бывало ладно?

Не надо быть историком, чтобы заметить: все летописи мира фиксируют неладное – то мор, то голод, то резню, то бунт. Жадность, трусость, целое море человеческих несчастий. И все же при мысли, что отравившее, изуродовавшее Менкидок семя коснется других мест, все равно каких, она не сдержала дрожи. Гвенна согласилась на экспедицию, потому что ничего другого не оставалось, потому что думала, отыскав и доставив кеттральи яйца, загладит вину. Но что вина одной женщины перед тем, чего она насмотрелась в джунглях?

Яд горел у нее внутри.

Гвенна закрыла глаза, снова увидев, как Джонон хлебает ядовитую воду, как этот несчастный заносчивый мерзавец жертвует собой, чтобы спасти жалкие остатки команды. Понимал ли он, что делает? Видел ли, во что превратился?

Снаружи, за окном, буря выла почти человеческим голосом: тонким и яростным, похожим на голос Крысы.

Гвенна распахнула глаза. Сердце запнулось в груди.

Не «похожим» – это голос Крысы долетел снизу, от открытой на перевал двери. Голос, снова и снова выкрикивавший два слога:

– Гвен-на! Гвен-на! Гвен-на!

56

Они весь день смотрели, как умирают люди.

Никак было не спросить Чудовище, сумела ли та взломать замок; никак не спросить, что видела на той стороне. Никак ни о чем не спросить. Ее самодовольная усмешка вроде бы говорила об успехе, но Руку мало было усмешки. Ему хотелось услышать слова: «Открыла. Можно уходить». Вместо этого они шестеро торчали в отсеке Коземорда, кровь после боя высыхала на коже, раны и ушибы наливались болью, а солнце над головами прочерчивало по небу слепящую дугу. Рук украдкой все поглядывал на Чудовище, и не он один. Даже Талал, при всей пресловутой выдержке кеттрал, кидал на нее взгляды чаще, чем требовалось.

Равнодушной оставалась только Бьен. Она не смотрела на Чудовище, да и никуда не смотрела, уперлась пустым взглядом в песок, на котором вопили, бранились, бились, истекали кровью и умирали Достойные. Рук предложил ей воды – она взяла кувшин, выпила, вернула, так и не сказав ни слова. Раз Талал подсел к ней на скамью, склонился, спросил что-то неслышное для Рука. Она чуть покачала головой, а в глаза так и не взглянула.

Последнее тело уволокли из круга, когда солнце уже скрылось за высокой стеной Арены. После этого Достойные прошествовали обратно во двор, зашли в столовую, где пришлось разговаривать с другими бойцами, и только потом вернулись в бараки, и Коземорд взялся разбирать их бой: тут сработали хорошо, а тут чуть не провалились; над этим предстоит потрудиться, таких ловушек следует избегать. Наконец, уже в протянувшейся от заката к полночному гонгу темноте, мастер удалился, дав им возможность узнать, что произошло в пыльном мраке под Ареной.

Чудовище, понятно, не спешила с откровениями.

– Темно там было, – сказала она.

– Темно, – скорбно подтвердил Мышонок.

– Темно, как в жопе! – кивнула она.

– Затертый образ, – заметил Тупица, – и не уверен, что в нем есть смысл.

Он занял обычное свое место: растянулся на скамье у стены, только шляпу в этот раз на глаза не надвинул.

– Сказать тебе, куда этот образ засунуть? – оскорбилась Чудовище.

– Того не лучше, – покачал головой Тупица, наморщив лоб.

– Ты справилась с замком? – спросил Рук.

Чудовище погрозила ему пальцем:

– Кто это у нас такой нетерпеливый? Беда с мужиками – вечно спешат кончить, не дают насладиться ни входом, ни выходом.

– Бьен сказала, что вход и выход там заставлен несколькими рядами ящиков, – возразил он.

Та молчала, уставившись в огонек фонаря.

– Ладно, зануда. Нашла я дверь. И замок вскрыла. Мы свободны. – Чудовище развела руками, с упреком взглянула на Рука. – Видишь, какая скука выходит, если выкладывать все слишком быстро?

– Или слишком медленно, – вставил Тупица.