степенно и задумчиво снимает с себя одну часть турецкого одеяния за другой. Наконец вынимает из кармана фрака свою маленькую дорожную фуражку и вновь предстает в своем прежнем, европейском обличье.
Пер Гюнт
(отбрасывая далеко в сторону турецкий тюрбан)
Повержен турок, ну, а я стою.Не заблудился я в чужом краю,не изменил ни родине, ни вере.О, слава Богу, что, надев тюрбан,я не забыл морали христиан.И что мне делать на чужой галере?Уж лучше жить на родине своейи уважать тех маленьких людей,кто помянуть добром меня бы моги на могилку положить венок.
(Делает несколько шагов.)
А эта дрянь была на полпутик тому, чтобы с ума меня свести.И будь я проклят, если я пойму,с чего это я так полез на стену.Ну, вот, еще одна такая сцена —я стал бы жалок. Впрочем, почему?Я побежден, но есть и утешенье:я оказался в ложном положенье,но, в сущности, остался сам собой…Теперь подальше от таких профессий,не то слащавость падишахской спесибезвкусной отрыгнется пустотой.Плохое это дело – быть пророком,изображать немыслимый экстаз,дрожа, что человеческое в наснаружу может выйти ненароком.Случайно оказавшись в этом чине,я стал жрецом ощипанной гусыни.А все же, все же…