Теперь, когда прошел он путь земнойи плоть в гробу – всего стручок пустой,а душу судит в горнем небе Бог, —присмотримся к извилинам дорог,которыми он шел к рядам могил.Я расскажу вам, братья, как он жил,нам надлежит поговорить о нем.Ни счастьем, ни богатством, ни умомне выделился он в мирской борьбе,да и в семье держался так себе.И в Божий храм входил он осторожно,как бы в сомненье, что молиться можно…Он был чужак. Из Гудбраннской долиныпарнишкой он пришел и с той годинывсе прятал руку правую в карман —он думал, что людей введет в обман,как робкие обманывают дети,но истину не скрыть на этом свете;хоть он от вас держался вдалеке,вы все же знали, что на той руке,которой он не смел вам показать,четыре пальца было, а не пять.Так вот. С тех пор прошло немало лет.Я в Лунде был. Там собран был совет.То были дни, когда по всей странешли разговоры только о войне.Дождались люди – и приказ был дан,набор объявлен. Старый капитан,сержанты, пристав, ленсманы за нимвошли, уселись за столом большим,и юношей по списку вызывали,осматривали: плечи, рост, спина, —и сразу в строй – и в части посылали.Народ гудел, теснился у окна —и вот тогда на вызов капитанапарнишка вышел – бледный, весь в поту,обмотана рука тряпицей драной,рука в крови, куда-то в пустотууставлен взгляд – и, обрывая фразы,но подчинясь суровому приказу,он рассказал историю о том,как отхватил нечаянно серпомсебе он палец… И тогда в домутак тихо стало. И в лицо емунемые взгляды сыпались камнями —и долго перед этими глазамистоял он молча, как побитый зверь,а капитан привстал из-за стола,бородкой указал ему на дверьи даже плюнул, помнится, со зла.И перед расступившейся толпойтащился он, понурый, как сквозь строй.Но только он перешагнул крыльцо —мне показалось, что его лицосветилось счастьем. И его неслов какой-то детской озорной отвагето на вершины, то через овраги…Наутро он пришел в свое село.А к нам переселился он весной,арендовал на дальнем косогореклочок земли; с ним был малыш грудной,старуха мать и та, с которой вскореон в брак вступил, с которой разделилнеизмеримый труд. Больной рукойон заступ взял, и камень вековойв распаханное поле превратил,хотя его не раз предупреждали,что воды там весною бушевали.Как прежде, искалеченную рукув карман он прятал, хоть его рукатрудами искупила грех и муку.Но в половодье смыла все река.Семья спаслась, он вновь построил домвон там, вверху, на выступе крутом,куда не хлынут воды. Но судьбанесла невзгоды: новая избабыла разбита кaмeннoй лавиной.Но грозным силам он не уступал:дробил скалу, и строил, и копал.Меж тем в его семье росли три сына.Пришла зима, он справил новоселье,пора направить в школу сыновей —но путь в село лежал через ущелье,над пропастью он на спине своейнес младших; старший мог добраться сам,то вверх, то вниз, ступая по камням.Так выросли три крепких сорванца,но, помнится, они недолго жилив родном краю. Просторы их манили.Они забыли родину, отца.В Америке своим умом и хваткойони смогли составить капитал.Отец же шел своей дорогой шаткой.Обременен годами и семьей,высоких истин он не постигал,и холодно, как бубенец пустой,звучали для него слова «народ»,«гражданский долг», «отчизна», «патриот»…Он в облике своем носил смиренье:он перенес позор и униженье,он преступил закон, норвежца честьон запятнал. Но в этой жизни естьто высшее, что светит над законом,как над блестящим ледниковым склономпылает солнце. Кровь его и плотьдля мира, для Норвегии былабесплодный куст, отрезанный ломоть.Но в той земле, где жизнь его текла,в обязанностях мужа и отца,он был велик – с начала до конца.Он под сурдинку пел мотив простой,простой мотив – он был самим собой.Он был солдатом маленькой войны,которую в миру вести должнымы, земледельцы, – и не нам сердцаиспытывать и души: это делоне созданных из праха, но Творца.Здесь, на земле, он искалечил тело,но верю я: перед своим судьейс неповрежденной встанет он душой.