Но если все-таки из тяжкого удушья,Куда мы валимся с тоски,Из этой пропасти, где пламенные душиТак одиноки, так редки,Внезапно выросла б и объявилась где-тоДуша трибуна и борца,[99]Железною броней бесстрашия одета,Во всем прямая до конца, —И, поражая чернь и расточая дар свой,Все озаряющий вокруг,Взялся бы этот вождь за дело государства,Поддержан тысячами рук, —Я крикнул бы ему, как я кричать умею,Как гражданин и как поэт:— Ты, вставший высоко! Вперед! Держись прямее,Не слушай лести и клевет.Пусть рукоплещущий делам твоим и речи,Твоею славой упоен,Клянется весь народ тебе подставить плечи,Тебе открыть свой Пантеон!Забудь про памятник! Народ, творящий славу,Изменчивое существо.Твой прах когда-нибудь он выметет в канавуИз Пантеона своего.Трудись для родины. Тяжка твоя работа.Суров, бесстрашен, одинок,Ты завтра, может быть, на доски эшафотаШагнешь, не подгибая ног.Пусть обезглавленный, пусть жертвенною теньюТы рухнешь на землю в крови,Добейся от толпы безмолвного почтенья, —Страшись одной ее любви.
5
Известность! Вот она, бесстыдница нагая, —В объятьях целый мир держаИ чресла юные всем встречным предлагая,Так ослепительно свежа!Она — морская ширь, в сверканье мирной глади, —Едва лишь утро занялось,Смеется и поет, расчесывая прядиЗлатисто-солнечных волос.И зацелован весь и опьянен прибрежныйТуман полуденных песков.И убаюканы ее качелью нежнойВатаги смуглых моряков.Но море фурией становится и, воя,С постели рвется бредовой, —И выпрямляется, косматой головоюКасаясь тучи грозовой.И мечется в бреду, горланя о добыче,В пороховом шипенье брызг,И топчется, мыча, бодает с силой бычьей,Заляпанная грязью вдрызг.И в белом бешенстве, вся покрываясь пеной,Перекосив голодный рот,Рвет землю и хрипит, слабея постепенно,Пока в отливах не замрет.И никнет наконец, вакханка, и теряетПриметы страшные свои,И на сырой песок, ленивая, швыряетЛюдские головы в крови.