ПЬЕР

Но не такова Тишина в августе, ограниченная большими и влияющими напрямую событиями. Как и воздух, Тишина проникает во всё сущее и создает магическую силу точно также, как во время того специфического настроя, который в начале поездки преобладает в окружающей уединенного путешественника обстановке, подобной той, где в невообразимое время, прежде чем появился мир, Тишина была погружена в раздумья над зеркалом вод.

Ни одного слова не произнесли обитатели повозки, пока она несла нашего молодого Энтузиаста, Пьера, и его скорбная вечеринка также неслась дальше через туманный рассвет в глубокой полночи, которая все еще охватывала, не отторгая, сердца старых лесов, прорезаемых дорогой уже весьма вскоре после отъезда из деревни.

Входя в экипаж первым, Пьер, чтобы удержаться на своем пути, оперся рукой на уютное место и пальцы его встретились с некими мятыми листами бумаги. Он инстинктивно сжал их; и тот же самый странный, охвативший его душевный настрой, который инстинктивно заставил его это сделать, также настоял на том, чтобы теперь заставить сохранить мятую бумагу в своей руке в течение часа и более в той замечательной напряженной тишине, которую быстрый экипаж проносил через сердцевину всеобщей неподвижной утренней тишины полей и лесов.

Его мысли были очень мрачными и дикими из-за того, что в его душе бушевали бунт, ужасная анархия и неверие. Этот современный настрой мог быть лучше всего уподоблен тому настрою, который – согласно необыкновенной истории, однажды рассказанной с кафедры божьим проповедником – вторгся в сердце доброго священника. В облачный воскресный полдень посреди торжественного собора этот священник занимался публичной раздачей причащенного хлеба к ужину, когда Первобытное Зло внезапно предоставило ему возможность запросто обсуждать Христианскую Религию. Вот таким сейчас было настроение Пьера: ему Первобытное Зло предложило обсудить возможность отказаться от своего Энтузиазма. Зло кричало на него и называло дураком. Но ревностной и серьезной молитвой – закрыв оба глаза, всё ещё держа обеими руками священный хлеб – набожный священник победил нечестивого дьявола. Но с Пьером дела обстояли не так. Нерушимый памятник его святой Католической церкви, нетленные библейские тексты, неизменная проницательность изначальных христианских истин, – они были неразрушимыми якорями, при помощи которых священник всё ещё держался за свою непоколебимую Судьбоносную скалу, когда внезапный шторм, поднятый Первобытным Злом, обрушился на него. Но Пьер – где мог он найти церковь, памятник, Библию, которые недвусмысленно сказали бы ему – «Продолжай; ты в Праве; я поддерживаю тебя на всем пути; продолжай» Поэтому различие между Священником и Пьером было таковым: у священника стоял вопрос, верны или неверны были определённые бестелесные мысли о нём, а у Пьера стоял вопрос, были ли правильными или неправильными определенные действия в его жизни. В этом небольшом орехе, подобно зародышу, лежало возможное решение некоторых головоломок, а также открытие дополнительных и еще более глубоких проблем, вытекающих из решения первых. Эта истина находит своё подтверждение в прошлом, когда некоторые люди отказывались разрешать какой-либо существующий вопрос из-за страха создания для себя ещё больших трудностей на пути его решения.

Теперь, когда Пьер думал о волшебном, жалобном письме от Изабель, он вспоминал божественное вдохновение того часа, когда героические слова вырывались из его сердца – «Успокоит тебя, поддержит тебя и бороться за тебя будет твой внезапно признанный брат!» Эти воспоминания сами собой развернулись в его душе с гордым ликованием, и из-за вида таких великолепных знамен Достоинства, косолапое Первобытное Зло, испытывая тревогу, плелось вдалеке. Но теперь к нему пришел страх из-за фатального разрыва с матерью; он снова услышал запретные для сердца слова – «Под моей крышей и за моим столом тот, кто был когда-то Пьером Глендиннингом, никогда более не появится», и вспомнил упавшую в обморок в своей белоснежной постели безжизненную Люси, лежащую перед ним, словно обернутую отраженным эхом своего собственного мучительного вопля: «Моё сердце! моё сердце!» Затем такое же быстрое возвращение к Изабель и неописуемый ужас от всё ещё недостаточно хорошо осознанной, заново нарождающейся смеси эмоций, обращенных к этому таинственному существу. «Ло! Я оставляю трупы везде, где хожу!» – стонал про себя Пьер – «Может ли тогда моё поведение быть правильным? Ло! Из-за своего поведения я, возможно, кажусь совсем ненормальным и проклятым, и столь ненормальным, которому, как говорит Священное писание, возможно, никогда не будет прощения. Если трупы позади меня, а последний грех впереди, то как тогда моё поведение можно считать правильным?»