ПЬЕР

В таком настроении тишина сопровождала его, и первые видимые лучи утреннего солнца обнаружили его в этом том же самом настроении и поприветствовали. Волнение и бессонная ночь уже прошли, и необычное успокоение от тихого, оставшегося позади мучения, сладкая неподвижность воздуха и монотонное, подобное качающейся колыбели, движение экипажа по дороге воздействовали как бодрящий и освежающий ночной душ; они оказали нужное влияние на Изабель и Делли – крепко спящие, с закрытыми лицами, сидели они, склонившись перед взором Пьера. Крепко спящие – так и не осознавшие, о нежная Изабель, о несчастная Делли, что ваши скорые судьбы я несу в своей собственной!

Внезапно его печальный взгляд, падавший все ниже и ниже при разглядывании этих магически застывших людей, упал на его собственную сжатую руку и остановился на его колене. Небольшой кусочек бумаги высовывался из-под ладони. Он не знал, что это, или откуда он взялся, хотя сам закрыл его собственной рукой. Он поднял руку и, медленно убрав пальцы и расправив бумагу, развернул её и тщательно разгладил, чтобы посмотреть, что она из себя представляет.

Это была тонкая, изодранная, похожая на вяленую рыбу вещица, со стёршимся текстом на непрочной, среднего качества, бумаге. Она оказалась вводными страницами некой погубленной старой брошюры, содержащей примерно одну главу неких очень пространных исследований. Окончание шло дальше. Она, должно быть, была случайно оставлена неким предыдущим путешественником, который, возможно, вытягивая свой носовой платок, по неосведомленности извлек свою макулатуру.

У большинства людей имеется исключительно безумное пристрастие, которое проявляется у них в странные моменты, прерывающие их обычные занятия. Оказавшись в полном одиночестве в некоем тихом месте или укромном уголке, они выражают необъяснимые нежные чувства самому простому клочку старой печатной бумаги – возможно, некоему клочку давно изорванной рекламы – прочитанном ими и исследованном ими, и перечитанном ими, и детально изученном ими, и довольно измученном ими самими – этому несчастному, запущенному бумажному клочку, до которого в любое другое время или в любом другом месте они едва бы дотронулись длинными щипцами Святого Дунстана. Так теперь случилось и с Пьером. Но, несмотря на это, он, как и большинство других людей с разными мнениями относительно странного вышеупомянутого видения, увидев первый проблеск названия похожего на вяленую рыбу обрывка, имеющего форму брошюры, действительно почти заставил себя выбросить его из окна. Каково же было настроение у благоразумного и обычного смертного, если он обладал терпением, необходимым в течение значительного периода времени осознано держать своей чувствительной рукой напечатанный документ (и к тому же с очень стертыми буквами и на очень плохой бумаге) под метафизическим и невыносимым названием «Хронометраж и работа по режиму»?

Несомненно, это было что-то весьма глубокое; но такой вывод следовал из следующего наблюдения: когда человек находится в действительно подавленном настроении, тогда все простые произнесенные или написанные глубокие мысли невыразимым образом отторгаются им и кажутся совершенно ребяческими. Тем не менее, тишина все еще продолжала стоять, дорога бежала по почти целинной и необжитой местности, сони всё ещё дремали перед ним, а злость для него становилась почти совсем невыносимой; поэтому, по большей части ради того, чтобы отдалить свое сознание от мрачной реальности, чем по какой-либо иной причине, Пьер, в конце концов, постарался изо всех сил самостоятельно погрузиться в содержание брошюры.

II

Рано или поздно в этой жизни серьёзные и восторженные молодые люди приходят к осознанию малого или большого потрясения из-на нарушения общепринятой морали. Главное условие признания Бога требует от всех христиан отказаться от этого мира, но из-за множества разногласий большая часть поклонников Маммоны в этом мире – в Европе и Америке – показывает, что христианские народы рады чем-либо владеть, для чего, как кажется, имеется некая причина.