Нередко светское спокойствие Пьера нарушалось вежливыми просьбами от девушек о том, что они будут рады украсить свои Альбомы некой милой песенкой. Мы скажем, что здесь его светское спокойствие прерывалось, поскольку истинное очарование приятного общественной гостиной состоит в том, что там вы теряете свою собственную отчетливую индивидуальность и становитесь чарующе слитыми в мягкий общественный Пантеизм или розовое сплетение всех воедино. Так иногда происходит в гостиных, которые мирно и очаровывающе начинают противоречить своему собственному наименованию оттого, что там никто не вытягивает меч своей собственной индивидуальности, но все оставляют столь ужасное оружие – как в старину – вместе со своими шляпами и тростями в зале. Было очень неудобно уклоняться от альбомов, но для Пьера, так или иначе, было ещё более неприятно исполнять эти просьбы. Если здраво рассуждать, то, по-видимому, вы, возможно, назовёте это его слабостью или особенностью его характера. Он призвал всю свою учтивость и отказался. И отказ Пьера – по словам мисс Анджелики Амабилии Эмблсайд – был более милым, чем согласие других. Но тогда – ещё до предложения её альбома – находясь в роще в Эмблсайде, Пьер из галантной прихоти в собственном присутствии леди добровольно вырезал инициалы мисс Анджелики на коре красивого клена. Но не все девушки это мисс Анджелика. Вежливо отвергнутые в гостиной, они добивались отпирающегося Пьера в процессе приобретения знаний. Они посылали Пьеру свои альбомы в прекрасных конвертах, не забыв капнуть немного розового масла на ладонь слугам, которые носили их. В то время как Пьер – прижатый к стене в своей любезности – не решался что-либо делать, количество ожидавших альбомов умножалось, и вскоре они оккупировали все полки в его комнате, да так, что пока их объединенные декоративные крепления прямо-таки слепили его глаза, от их чрезмерного благоухания он почти ослаб, хотя в действительности, сдерживаясь, он был весьма неравнодушен к духам. Поэтому, в такие действительно холодные дни он всё же обязался опустить верхние слои на несколько дюймов.
Самым простым из всего было написать в женский альбом. Но кому это будет приятно? Что это за дефект в напечатанном тексте, если нужно возвращаться в монашеские времена и писать женские книги от руки? Что ещё собственно мог написать Пьер на тему Любви или чего-либо иного, что превзошло бы то, что написал божественный Хафиз столь много долгих веков назад? Разве не был Анакреонт, как и Катулл с Овидием, – все они – переведены и уже доступны? И тогда – благословите все их души! – разве нет дорогих творений забытого Тома Мура? Но подпись, Пьер! – они хотят видеть твою руку. Хорошо, решил Пьер, непосредственное ощущение лучше, чем переданное, во все века. Я дам им фактическое ощущение руки, как они того и хотели. И ощущение губ, что ещё лучше, чем руки. Позвольте мне послать им сладость своего лица, и я запечатлею поцелуй отныне и навсегда. Это было удачной идеей. Он позвал Дейтса и снёс полные корзины альбомов вниз в столовую. Он раскрыл их все и там же разложил на раздвижном столе; затем, воображая себя Папой Римским – когда Его Святейшество совокупно благословляет длинные ящики с чётками – он развеял один сердечный поцелуй на альбомы и, вызвав троих слуг, разослал все альбомы по домам со своими наилучшими пожеланиями, сопроводив сладким поцелуем каждый альбом, завернутый в самую невесомую ткань. С разных частей земли, из городов и стран, и особенно в преддверии осеннего сезона, Пьер принимал разные неотложные приглашения прочитать лекции перед Лицеями, Молодёжными Ассоциациями и другими Литературными и Научными Обществами. Письма, передающие эти приглашения, содержали вполне внушительную и глубокую лесть в адрес бесхитростного Пьера. В каждом из них было следующее: