ПЬЕР

Пока Пьер шел через лес, он позабыл про все, кроме Изабель. Он стремился сгустить туман ее таинственности до некой определенной и понятной формы. Он не мог не сделать вывода, что чувство замешательства, на которое она так часто указывала во время их беседы, заставляло ее все время идти в обход прямого повествования и, наконец, закончить его в резко наступившем и загадочном мраке. Но он также был уверен, что всё это было полностью непреднамеренно, и теперь, несомненно, жалел её, поэтому приближавшееся второе свидание помогло бы прояснить большую часть этой тайны; полагая, что создавшаяся пауза сделает многое для того, чтобы успокоить её и помочь прийти в себя без её восхищения им самим, он не стал легкомысленно относиться к появившемуся у него часу отсрочки. Поскольку, действительно, рассматриваемая с рассвета дневная перспектива казалась ему неопределенной и бесконечной. Он не хотел повстречаться с людьми или жильем: возделанное поле, какой-либо признак пашни, сгнивший пень давно срубленной сосны, малейший мимолетный след человека отталкивал его и был ему чужд. Аналогично в его собственном уме все воспоминания и грезы, которые имели отношение к общему и общечеловеческому, становились ему, с течением времени, особенно неприятными. Однако теперь, ненавидя все, что было общим в двух разных мирах – и в этом и в том – даже в самой уединенной и самой нежной части своей собственной душевной основы, Пьер, тем не менее, не мог найти ни единой приятной ветви размышлений, к которой можно было бы пристроить его утомленную душу.

Мужчины, как правило, редко страдают от такой чрезвычайной нищеты духа. Если Бог не одарил их неискоренимым легкомыслием, то мужчины, в основном, все же обладают неким скрытым самомнением или уровнем добродетели; мужчины, в основном, всегда совершают некие маленькие самоотверженные поступки ради некоего другого человека; и поэтому, в те вновь и вновь приходящие часы давящей усталости, которая в любое время и на любой срок способна настигнуть почти каждого цивилизованного человека, такие люди немедленно вспоминают про один или два, или три своих маленьких подвига и получают передышку, утешение и более или менее удовлетворяющую сладость от этого. Но у мужчин самокритичных, в чьих избранных душах при помощи самих небес затвердело примитивное убеждение, что согласно самой истинной христианской доктрине добрые дела несущественны, а случайные воспоминания об этих славных событиях никогда не воздействует на снижение их душевного комфорта, также как и вспоминания (в соответствие с гармонией, соотносимой с Доктриной священного писания) о пережитых ими ошибках и преступлениях не передают им ни малейшей острой боли или тени упрека.

Хотя вызывающее таинственность повествование Изабель, сделанное со временем, в его конкретном настрое, вызвало отторжение у нашего Пьера, все же что-то должно было занять душу человека, и Изабель была тогда самой близкой ему душой; и Изабель, как полагал он сначала, с великим неудобством и с болью, но вскоре (из-за того, что небеса в конечном счете вознаграждают решительного и сознательного мыслителя) отнеслась к нему с уменьшившимся отторжением и, в конце концов, с возросшей поддержкой и расположением. Теперь он вспомнил свои первые впечатления, и одно, и другое, и пока она повторяла ему свой дикий рассказ, вспомнил те быстрые, но мистические подтверждения, владевшие его умом и памятью, которые, проливая иной мерцающий свет на ее историю, не увеличивали её таинственность, но в то же время удивительным образом подтверждали её.

Ее первое рассказанное воспоминание было о старом, заброшенном, подобном шато, доме в странной, похожей на Францию стране, которая, как она смутно предполагала, находится где-то за морем. Не это ли удивительным образом соответствовало определенным естественным выводам, которые могли исходить из знаний его тети Доротеи об исчезновения французской девушки? Да; исчезновение французской леди на этой стороне вод было связано с её новым появлением на другой; и затем он задрожал, когда представил себе возможное мрачное продолжение ее жизни, изъятие у неё её младенца и его заточение в диких безлюдных горах.