Перебеги меня. Современная проза

– Тогда ладно… – и снова уснула, безмятежно свесившись дохлым сусликом.

«Охотник возвращается домой со своей добычей…» – подумал перед дверью, снова поднимая ключи. «Ненавижу запах перегара! Почему я сейчас его не замечаю? Потому что сам пьяный или просто редко таскаю домой пьяных баб? …надо чаще практиковаться…»

***

Открыл дверь, не разуваясь, прошел в гостиную и опустил Вику на диван. Развернулся и нос к носу столкнулся с Лерой. Подумал, что надо бы что-то сказать, и сказал, глупо почему-то улыбаясь:

– Мы пришли!

– Вижу. Я, конечно, и раньше видела такое, но Такое!!! Ты же не пьешь?! А это кто?

– А это Вика, мой …типа друг.

– А-а-а – Лера наклонилась над диваном, подозрительно принюхалась, – И как это давно вы «типа друзья»? Потому что если только сегодня, то «друг» сейчас проснется и поедет к себе, а если давно, то получается, я тебя, Витенька, совсем-совсем не знаю! А я хочу знать всё. – она подплыла к Виктору и стала подталкивать его к выходу, – Разувайся давай, пьяненький такой и счастливенький. Охуел ты. «Друг» у него! И не потому, что я тебя люблю – тебя такого любить вообще смысла нет, а поэтому давай сразу, колись. И не вешай мне лапшу! Кто это?

– Говорю же. – Виктор сел на тумбочку, разулся и так и остался сидеть – в расстегнутой куртке с испачканным блевотиной рукавом, с ключами в руке. – Это девушка, Виктория. Как бы тебе объяснить… Мы давно знакомы, еще со школы…

– Стоп! – Лера встала, на цыпочках подошла к дивану, склонилась над спящей. Потом вернулась, – Ясно. Как я понимаю, ещё с её школы, а не с твоей.

– Ну, да… Я помнишь, четыре года назад еще носился по всяким местам. Бездарь, пытался сам книжки свои другим таскать, чего-то кому-то объяснить. По библиотекам, форумам. Рассказывал, пересказывал… вел бесполезную общественную жизнь. «Видимость действий» – так я это называю. Однажды на какой-то выставке, вроде, я попал туда со своими книжками, я выступал вместе с начинающими художниками. Они о своём, а я потом – о своем. И как-то сплелось там всё. Картины, мои рассказы – ну те, которые первые. Мне понравились картины. Красивые были картины, спросил, кто автор, сказали – она, вот эта вот девочка. А ей понравились мои рассказы, она попросила почитать. Обменялись контактами, телефонами. Как-то потом так вышло, что у меня бессонница – смотрю, кто не спит, ей пишу. Она – мне. О жизни спросит – отвечаю, ну и хвастаемся тоже – она картинами, а я рассказами. Ничего такого!

– Ну канне-е-ешно! – Лера картинно повела плечами. – Три—четыре года? Автор «Скандальных хроник» и ничего такого?

– Ты что, читала? – Виктор удивлённо приподнялся с тумбочки.

– Нет! – Лера толкнула его обратно, – Я не читаю порнографию, я лишь изредка сплю с порнографом. Сядь! И сколько ей тогда было? Четырнадцать? Пятнадцать? Тебе что, захотелось славы Набокова? Или, прости меня, Господи – Пушкина с его Татьяной? Ты не Шекспир, Володя, ты – мудак! Что там хоть за картинка-то была? Первая?

– Море… – Виктор закрыл глаза и привалился к стене. – Там было море, которое нарисовал человек, ни разу в жизни его не видевший! Море из сказки, с красными отблесками и белыми облаками, взлетающими из глубины. Это было великолепно, я такого моря нигде больше не видел – ни на фотографиях, ни в музеях.

– Так! – Лера взяла ключи из Витиных рук и положила их на полку, – А как ты умудрился подсунуть ребенку свои рассказы, которые и взрослым-то читать… мягко говоря?

– Нет! – Виктор снова схватил с полки ключи и, надев кольцо на палец, стал ими звенеть – казалось, тихий ключевой звон его как-то успокаивает, умиротворяет, – Это же были ранние рассказы, совсем не те, что сейчас! Там была душа, была поэзия…

Слова про поэзию, видимо, оказались последней каплей, которой не хватало, чтобы пробить брешь в стене Лериного спокойствия. Следующее, что она сделала – это вежливо попросила его встать, а потом от души так врезала ему коленом в пах, что море осталось последним, что зависло в горячем от алкоголя мозгу до самого пробуждения.

Оставив мудака лежать в коридоре в позе зависшего над пустыней кондора, Лера снова подошла к дивану и наклонилась над спящей девушкой. Потом вздохнула и, переворачивая её с боку на бок, стала раздевать.

«Какая же я дура, – думала она, – Такая абсолютно одинаковая и предсказуемая дура! И ты, девочка, то бишь, Виктория – тоже точно такая же обыкновенная дура. Потому что знаю, сама такая, а еще я видела, как ты хваталась за этого урода. И чего мы все время хватаемся за уродов? Смотришь со стороны, разговариваешь – нормальный мужик. Серьезный, веселый, хороший. Даже заботливый. А только вдруг схватимся – и он оказывается уродом. Может это они от нашего прикосновения так сразу портятся, или в них самих при виде нас включается некий скрытый ранее механизм козлиности?» —

она накрыла девушку одеялом, отнесла в ванную её куртку и джинсы, по пути сунула под голову лежащего Виктора подушку, а сама пошла на кухню, забрав из спальной пепельницу.

***