Перебеги меня. Современная проза

В Восточной Украине, в одной полностью сожжённой, уничтоженной власовцами деревне, где от домов остались лишь стояки печных труб, каким-то чудом разведчикам удалось спасти из заваленного досками погреба единственную уцелевшую девчушку – свидетельницу "ночного налёта". Эта "девчушка" в будущем и стала моей бабушкой, так как дед, тогда командир разведчиков, отдал ей какие-то свои "продуктовые" документы, по которым её отправили сначала на следствие в Москву, а потом в Ульяновск, к родственникам деда, где Марию, так её звали, приласкали и приютили.

Возможно, это была жалость, какой-то коллективный "порыв" людей того времени, возможно и некоторая солидарность – бабушка Маша была из рода донских казаков, а семья моего деда происходит из рода казаков азовских.

Тем не менее, после войны с японцами, когда дед вернулся домой, они оба были рады встрече друг с другом и, поженившись в 1948, всю свою жизнь никогда больше не расставались, воспитав двух сыновей и дочь.

Дед работал и директором ресторана Речного порта Ульяновска, и заведующим по хозяйственной части появившегося в городе Политехнического института, занимал какие-то еще должности, а в пенсионном возрасте, отказавшись от преподавания в сельскохозяйственном институте, отправился в Самару в качестве лесничего Жигулёвского заповедника – большого лесного хозяйства, входящего в состав национального парка "Самарская Лука".

***

Дом главного лесничего находился на большом полуострове и представлял собой добротное хозяйство, в котором были и куры и свиньи, две коровы, и даже белая кобыла с ласковой кличкой "Аннушка", на которой дед периодически объезжал вверенные ему участки и ездил в управляющую контору, которая находилась в Жигулях.

Дети уже повзрослели, работали по разным городам, у них появлялись свои дети – дедовы внуки – мы. Вот нас-то частенько и "отправляли" сюда, в Жигули, под бдительный бабушкин присмотр.

Первый раз я побывал здесь в возрасте шести лет.

***

– Ну и дурак же ты, Юрка! – дед стукнул кулаком по столу, и мой отец, Юрий Александрович, низко опустил голову… – Чего это надумали? Разводиться… Да у вас вот дитё растет… Сашка то бишь!

– Но бать… – отец поднял голову – Там-то не так, как тут, там у нас по-другому всё…

Дед повернулся к тихо сидящим на лежанке моей матери и бабушке:

– Маш, выйди-ка на огород, наберите огурцов…

Бабушка, торопливо кивнув, схватила мою мать за руку и быстро вывела её во двор.

Дед сам прикрыл за ними дверь, закрывать не стал, вернулся к столу, но не сел, а стал маятником ходить вдоль него, кряхтя и краснея массивной шеей:

– Чем тебя Лилька не устраивает? Другой что ль у ней? Готовит плохо? Чем не хороша? Красивая… С образованием, которое ты еще неизвестно получишь ли… – он остановился, подумав, – Умная. А ты у меня… Эхх…

Отец, не отрываясь, смотрел на деда и молчал.

– Ну? – дед снова начал ходить, а отец как сова взглядом следовал за ним. – Что там у вас?

Мне периодически становился виден затылок деда и сидящий перед ним отец, так как я, свесившись, лежал за дедом на печке, слушал, хотя вряд ли понимал хоть четверть сказанного.

По моим меркам, меркам городского ребёнка, живущего в однокомнатной квартире двухэтажной "сталинки" вместе ещё с четырьмя людьми, где на кухоньке зараз помещались только двое, унитаз находился рядом с раковиной, а о ванной можно было только мечтать, дедова кухня казалась огромной. Светлица и две гостевых комнаты были ещё больше – по ним можно было пару раз пробежать и устать. Когда мы приезжали сюда всей семьёй, мать с отцом жили в одной из гостевых, а мы, дети, как и дед с бабушкой Машей, жили на кухне, а спали или все вместе на печке, или мы, детишки – на лежанке.

На втором этаже были ещё две комнаты, но в шесть лет меня туда не пускали – однажды я так "навернулся" с крутой лестницы, что перепугал деда и бабку до смерти.

Одна стена печи "смеживалась" со светлицей, а между комнатами были такие оконца, по которым повсюду протекал тёплый воздух.

Конечно, весь дом был деревянным (кроме нижней его части, сложенной из речного камня), и поэтому дед с бабулей жили на кухне – оба были не требовательны к большим пространствам, к тому же бабушка Маша с войны до ужаса боялась пожара – всегда спала в сорочке: "Вдруг "горим", я же не голая на двор выскочу?" – всё время твердила, даже документы хранила не в хате, а в самом дальнем сарае, завязанными в тряпичный узелок.

По-моему, дед был с ней полностью солидарен.

– Ну, Юрий? – снова спросил дед, остановившись перед отцом и загородив того от меня.

– Бать… – голос отца звучал глухо, но в то же время уверенно, – Ты же знаешь Зинаиду Михайловну…

– Знаю, – дед хмыкнул, – А что ты хотел получить, брав в жёны дочь кадрового чекиста? Я не говорил? Нет, вы, молодёжь, лучше знаете.

Отец вздохнул:

– К тому же жить за шторкой с женой и сыном…

– Бабу, сам, поди нашёл? – перебил его дед. – Так и скажи. А про шторку…давно могли бы квартиру снять. Или комнату. Лиля работает, ты тоже. Не бедствуете, поди.

Отец ничего не ответил, а дед снова начал ходить.