Перебеги меня. Современная проза

– Ждал значит… – дед, кряхтя, пересел к столу, – И мы, значит, подождём… Садись, внучек. Накрывай, мать… Юрка ел?

– Нет ещё, – баба Маша откинула затворку и заглянула в печь, – Обедали мы только. Дальше стоял всё время у ворот и курил.

– Ждал, значит… – повторил дед. – Пойду, покурю, да парку скину, – вышел в сени.

Вернулись они с отцом, умылись – сначала дед, потом отец, утерлись полотенцем, вместе сели за стол.

– С Богом, – сказал дед, перекрестился, протянул мне горбушку хлеба, – На, Сашок…

Ели молча. Чувствовалось, что отцу сильно хотелось что-то рассказать, но он сдерживается, ожидая вопроса от деда или бабушки, но те молчали.

– С мамкой всё хорошо, сынуль, – обратился он тогда ко мне, – Да и бабушка выздоравливает…

Дед хмыкнул в ложку со щами, бабушка странно на него покосилась. А я сидел, утопив глаза вниз и только кивнул в ответ.

– Ты кушай, кушай, – дед похлопал меня по спине, быстро взглянул на сына и продолжил есть.

После чая (я выпил ещё и молока), дед с отцом вдвоём пошли на двор, а бабушка стала укладывать меня спать, ворча:

– Совсем заездил мальца…

Потом она выключила свет и сама легла рядом. Засыпая, я слышал, что она не спит, а вздрагивая, всё время к чему-то прислушивается.

Я уже почти уснул, когда в темноте скрипнула дверь и голосом деда темнота устало сказала:

– Ладно, погостюй пока… Поживём – увидим. Наверху всё твоё.

– Спасибо, бать, – ответила та же темнота голосом отца.

Бабушка облегчённо вздохнула, и я уснул.

Мне снились лоси. А я ведь никогда, даже на картинках, не видел лося. И поэтому он мне представлялся длинным жирафом, только с рогами, который смотрел на меня сверху и как корова жевал травку…

***

Утром я проснулся сам, самостоятельно спрыгнул с печки, умылся у рукомойника.

Свежая моя одежда лежала на лежанке – грелась. Я натянул тёплые штаны, рубашку, сам, вспомнив, как это делал дед, застегнул подременник.

Со второго этажа спустился отец, тоже уже одетый. За спиной у него, как и у деда, стволом вверх смотрело ружьё, правда такое, которого я у деда раньше никогда не видел – ствол у него был в разы короче, а вот нижняя часть – значительно массивнее.

– О, уже встал, сын?! – сегодня отец выглядел уже не таким подавленным, как вчера вечером. – Не ел? – он кивнул на стол, где стояла крынка с молоком, прикрытая тряпочкой и кружка.

Я отрицательно помотал головой.

Увидев, куда я смотрю, отец скинул с плеча ружьё и стал объяснять:

– Это называется "ка-ра-бин", – он улыбнулся и протянул оружие мне, – На, подержи. Только он тяжёлый…

Я взял протянутое мне ружьё – "ка-ра-бин". Оно и вправду было очень тяжёлым.

Вошла бабушка.

Увидев то, что я держу в руках, она шумно уронила тарелки на стол, и полотенцем несколько раз хлестнула отца по лицу и рукам:

– Да вы с дедом оба совсем сдурели?!!! Дал ребёнку оружие!!! Ну-ка забери!

– Да ладно, мам, нормально там всё! – отец отобрал у меня своё ружье и с закрытыми глазами, так как бабушка продолжала хлестать его, закинул на спину. – Ладно, ладно, – продолжал он, под яростным напором отступая к сеням.

– А отец сейчас увидел бы?! – наступала на него бабушка, сильно сердясь, – Быстро кыш у меня на двор… Есть позову!

Отец ящерицей выскользнул на крыльцо.

– Вот, Бог устать не даёт… – бабушка села на лавку у стола и подозвала меня к себе, чтобы поправить не совсем правильно заправленную рубашонку, – Молочка попил? Налить тебе?

Я кивнул.

Наливая кружку, бабушка вздыхала и приговаривала:

– Вот дурень… Что один дурень, что другой… Ты-то уж не будь таким. Можно, сегодня со мной посидишь? Пускай одни едут.

– Нет, – ответил я и взял кружку двумя руками.

Скоро зашёл с улицы дед. От него пахло табаком, хлебом и помидорной ботвой – живя в городе, я ни за что не смог бы различить столь разные запахи.

– А чего Юрка там? – спросил дед, – Свиньям я задал…

– Юрка там… – вздохнула бабушка, – Пускай сидит. Юрка похлеще тебя будет… Если и Сашка так же пойдёт… – она погладила меня и отпустила от себя, похлопав по скамье рядом, – То старость не в радость… Сапоги бы хоть снял… Кликай его, готово всё. Только ружо своё пусть на дворе оставит.

– А-а-а, – непонимающе и невпопад сказал дед, вышел и вернулся с вдруг опять погрустневшим отцом.

Молча поели, собрались.

В лес мы шли вчетвером – верхом на Аннушке ехали мы с дедом, отец шёл слева, держась за седло. К его поясу была пристёгнута настоящая шашка. Не из тех, что висели на стене, эту он принёс откуда-то со второго этажа. Дорогу на этот раз дед выбрал другую, лошадь вёл сам. По пути они с отцом разговаривали – дед о своём лесном хозяйстве, отец – о работе на железнодорожном участке. Вскользь задавали друг другу вопросы. Отец снова заулыбался, пару раз хохотнул и дед.

Вдруг дед резко замолчал, и мы остановились. Отец, резко отпустив седло, шагнул влево и тоже, как вкопанный, встал.

– Косуля… – удивлённо сказал он.

Я завертел головой, но ничего не увидел.

– Не там, – прошептал дед, – Вон там, – и своей рукой повернул мою голову вперёд. А я продолжал ничего не видеть.