Перед бурей

К этому времени Варвара уже совершенно излечилась от головинского «пленения» с их «Усладой». Эта Мила, не замечавшая по дороге ни нищих, ни бедных деревень, слепая ко всему, что не имело отношения к Жоржу и к её счастью, вызывала уже не любовь, а лишь презрительную жалость в суровом сердце Варвары. Она только что вернулась из голодных губерний, её глаза ещё были полны видом человеческих страданий и унижений бедняка, а Мила, в собольей шубке, в отдельном купе экспресса, со страхом и беспокойством вдруг не понравиться какой-то столичной старухе, заставляла Варвару только пожимать плечами.

На вокзале в Петербурге Милу ожидала тётя Анна Валериановна и белокурый Димитрий. Увидя их, Мила кинулась к ним, позабыв о Варваре. В волнении, схватив руку Димитрия, она почти бежала к выходу, к ожидавшему их автомобилю, не сказав своей спутнице ни «спасибо», ни «до свидания». Димитрий же с Варварой даже и не поздоровался. Анна Валериановна, стараясь загладить бестактность обоих, просила Варвару извинить «молодёжь», как будто бы Варвара была одного поколения с нею, а не с Милой. Затем она спросила, какие у неё планы: не видав столицы прежде, не желает ли она осмотреть достопримечательности; в таком случае, неподалёку есть гостиница, где можно было бы ей взять комнату. Но Варвара ответила, что торопится обратно и, если услуги её больше не нужны, уедет через три часа, с первым же поездом:

– Спасибо, не беспокойтесь, я потолкаюсь тут, на вокзале.

– Но за эти три часа вы могли бы осмотреть какой-либо музей, картинную галерею.

– Мне нечего делать в музее, тут, с рабочим людом, мне интереснее, чем в картинной галерее.

Варвара взяла свой чемоданчик и, сказав «до свидания!», пошла в сторону, в зал третьего класса. Так они и расстались.

Между тем в мальцевском автомобиле, с шофёром в ливрее, сопровождаемая Димитрием, Мила подкатила к дому Жоржа. На одной из самых аристократических улиц стоял этот дом, высокий, великолепный и гордый. В доме было более тридцати комнат, и был он полон сокровищ.

В нём были драгоценные картины старинных мастеров, восточные ковры, редкая мебель, хрусталь, фарфор, книги, миниатюры, кружева, камеи, различные коллекции. В доме прислуживали старые, преданные и хорошо тренированные слуги, и владелицей всего этого, хозяйкой, которая уже не могла наслаждаться ничем, была пожилая, умирающая женщина, мать Жоржа.

В большом будуаре, с высоким потолком, полном света и воздуха, она лежала на софе, ожидая Милу. Поражённая смертельной болезнью, она всё ещё сохраняла следы былой красоты. Всё, что может дать благородство и красота, унаследованные от поколений предков, – всё было в ней. И это всё в ней освещалось тем единственным светом, который даётся только тем, кто провёл жизнь в страданиях, в самоотречении, терпеливо и молча.

И Мила, полная здоровья, молодости, ещё не знавшая ничего о печальном земном уделе человека, молодою звездой взошла на небосклоне этой угасающей жизни.

Они, без слов, посмотрели одна на другую. Через пространство лет, разделявшее их, через бездонную пропасть человеческого страдания глаза их встретились, и каждая увидела себя, своё отражение: одна – в прошедшем, другая – в будущем. Что-то дрогнуло в их сердцах, и слёзы блеснули в глазах-у обеих. Мила, подбежав к софе, встала на колени и нежно и горячо обняла больную. Она впервые увидела смертельно больного человека, и глаза её сияли слезами участия.

В этот момент, в первый же момент встречи, они полюбили друг друга.

Глава X

Из всех несчастий, какие могут постигнуть женщину в этой жизни, несчастное супружество – худшее, и жизнь госпожи Мальцевой была тому примером.

Это был брак по расчёту – и не самой Нины Георгиевны, а её семьи. «Житейская мудрость» внушила её родным устроить это супружество, без романтики, на основании здравого смысла.