Перед бурей. Шнехоты. Путешествие в городок (сборник)

Руки его дрожали, он сразу предчувствовал, что это могло быть, знал, что это писала Юлия, что она одна могла чудом найти дорогу к нему.

В эти минуты он был таким счастливым, что забыл, где находился, и что ему угрожало.

Как безумный он разворачивал бумагу, а оттого, что было довольно темно, был вынужден взабраться на столик, чтобы прочесть мелкое письмо. От радости у него полились слёзы. Письмо Юлии было полно надежды, придающей смелости, заверяющей его, что будет ему верной до смерти. Из слов его он догадался, что хоть полиция рьяно летала за молодёжью, устраивающей заговоры, не попала ни на одну тропу ещё. В конце письмо требовало ответа той же самой дорогой.

Дрожа в горячке, Каликст соскочил со стула. Как тут было написать ответ? Чем? На чём? Как? Когда его брали, обыскали все его карманы, взяли бумаги до малейшего свитка.

Пришло ему в голову, что белый накрахмаленный воротник рубашки мог быть для этого использован. Поэтому он тут же его оторвал. Кровь естественней всего могла служить заместо чернил. Солома из сенника могла быть пером. Немедленно Каликст взялся за это письмо. Острые деревянные опилки с пола добыли каплю крови, а, хотя соломенное перо плохо и непослушно писало, наконец принудил её к начертанию литер, которые на воротничке как-то так рисовались. Письмо должно было быть на всякий случай так составлено, чтобы, хотя бы его перехватили, ничего не поведало. В немногих словах выразились тоска, любовь, благодарность, не напрягая на слова, – а всё-таки письмо было красивым, поэтичным и сентиментальным.

Когда письмо высохло, Каликст свернул его в трубочку, связал ниточкой, достал посленднюю пятизлотовку, какую имел, и ждал сторожа, который вскоре должен был подойти со свечой.

Свиток лежал на столе вместе с наградой, какую тюремщик мог найти.

Минута ожидания выдалась ему неслыханно долгой – но наконец ключ закрутился в замке, сторож вошёл, не глядя на узника. Взор его упал на белый свиток и рука его схватила вместе с пятизлотовкой так ловко, что Каликст не заметил, как исчез.

Не перемолвились друг с другом словечком.

Сто раз прочитав письмо Юлии, уже выучив на память, Каликст в этот день первый раз уснул, убаюканный самыми восторженными грёзами. Не в состоянии скрыть своего сокровища иначе, он разорвал сюртук и, свернув бумажку, всунул её между двумя материями.

Юлия ждала ответ с растущим нетерпением. В течении всей недели не пришёл отец Порфирий. Ей казалось, что, быть может, уже не покажется больше, когда в воскресенье после обеда увидела его вытирающего с лица пот в воротах и медленным шагом приближающегося по лестнице. Она выбежала приветствовать.

Добрым знаком было, что бернардинец начал смеяться.

– Слава Ему! – воскликнул он. – Ежели ты думаешь, что это приветствие я приму на свой счёт, то ошибаешься. Но не имею ничего! Не имею ничего!

Юлия заломила руки, лицо её побледнело, а бернардинец, смилостивившись, как можно скорей вынул из рукава свиток, который бросил ей, она исчезла.

Малуская ждала гостя на пороге.

– А годится так о нас забывать! – воскликнула она.

– Видит Бог, не смел тут очей показать. Уж не экзаменируй меня, почему. А что слышно?

Тётя, естественно, жаловалась на племянницу, вздыхала. Бернардинец потешался по-своему. Нескоро показалась сияющая панна Юлия. Будучи немного более догадливой, Малуская угадала бы, что что-то должно было любимую её племянницу непомерно обрадовать, но в простоте душвной приняла эту весёлость за результат прибытия дядюшки, которому все были рады.

Как-то в этот день пришёл и Бреннер. У того, однако, лицо было таким искревлённым и хмурым, он был таким мрачно задумчивым, что и другие, глядя на него, погрустнели. Не говорил, однако, ничего. Сел, послушал банальный разговор, не сказал ни слова, поглядел на часы, обнял дочку и вышел снова, объясняя, что имеет срочные дела.

Внизу уже, неизвестно из какого источника, Ноинская первая, которая до сих пор считала Бреннера ростовщиком, спекулянтом, что-то узнала – якобы он имел отношения с тайной полицией. Её это необычайно заинтриговало. Взвешивая и рассуждая, пришла из этого к выводу, что ни кто иной должен был указать Каликста, только этот предатель. Для закрытия своей деятельности сперва его будто бы сам пригласил к дочки, а так как не желал иметь его зятем, таким образом избавился.

Построив такую историю, пани мастерова свято в неё поверила.

Она стала так гнушаться всех жильцов первого этажа, что даже на кухарку, с которой жила раньше в доверии и дружбе, смотреть начала очень подозрительным оком. Значительно остывшие отношения мастерова не разрывала, чтобы не подставлять себя, но не имела уже ни малейшей уверенности в бывшей своей поверенной. По той причине, что её язык было чрезвычайно трудно удержать, известие о Бреннере сначала уделила на ухо Арамовичу Она знала его трусость и знала, что её не выдаст.

Столяр задрожал, сперва ничего не сказал, но наконец шепнул:

– Я всегда об этом догадывался, но не говорите об этом никому, даже моей жене, потому что и та болтушка, а упаси Боже чего, всех нас заберут.