Перед бурей. Шнехоты. Путешествие в городок (сборник)

– Этого ещё не хватало, – говорила она, – чтобы вступался за брата, тогда это будет милой кашей. Но кто её заварил, пусть её, я умываю руки, я умываю…

– Пусть, чёрт побери, выкупит свой Розвадов, – отозвался адвокат, – как ему всё посчитаю, хорошо заплатит. Всё-таки ни одна это деревня на свете, найдётся за эти деньги другая. Но увидим, дойдёт ли со мной до порядка…

Домка дала ему знак, указывая на мать, и оба вышли в боковушку. Зубовская, погневавшись, плакала, постоянно повторяя: «Наказание Божье!»

До сих пор о так ловко упакованном у бонифратов пане Яне слышно ещё ничего не было, однако же Домку и её сообщника охватывала тревога. Он мог освободиться из этого заключения, кто же знает? Мог найти защитников, мог напасть на усадьбу на Мызе.

– Я тут не останусь! – кричала молодая женщина. – Ежели, упаси Боже, выздоровеет, то он, человек мстительный, мне не простит. Может быть несчастье.

Мать также была рада избавиться от дочери, склоняя, чтобы ехала в Розвадов, куда она не смела направиться. Последовали совещания с законником и решение пробыть какое-то время в городке. Пани Шнехотова вышла с этим объявлением к матери.

– Я вижу, что мне тут нечего делать, – сказала она, – мать рада избавиться от меня, поэтому завтра утром выбираюсь. Пан Серебницкий коней пришлёт.

– Езжай себе, езжай! – ответила Зубовская.

Кисло она рассталась с законником, который отъезжал сразу, Домка закрылась в боковушке, а Зубовская, завязав голову, в своём покое.

Таким образом, на следующий день, почти не прощаясь, выехала Домка из местечка, в котором уже издавна гостил Пятка, до сих пор не в состоянии выбраться в Варшаву.

Серебницкий занялся делом. Оба постоянно выжидали какой-нибудь вести о Шнехоте, но никакая не приходила. Это их немного успокаивало. Мог больной и старый умереть или в действительности сойти с ума от отчаяния. Недели и месяцы проходили без всякой о нём ведомости.

Делали традицию на Розвадов, а пан Андрей подал протест в суд, заверяющий право выкупа имения. Озорович неизмерно рвался заняться этим делом, но Шнехота добавил ему другого законника, не вполне доверяя его способностям.

XIII

Аарон сидел в первой комнате корчмы в смертной рубашке и всеми принадлежностями для молитвы над большой широко открытой книгой. Никого в этот день под вечер в «Бабе» не было, только у двери отдыхала, дремля, завуалированная старая нищенка. Вечер был тихий и спокойный. Через стёкла окна проглядывало с запада кровавое небо; в ближайшем болоте свою вечернюю молитву отправляли жабы, а иногда отзывались пролетающие сврху птицы, направляясь к гнёздам на ночлег. Деревья, шумящие иногда, стояли теперь тихо, дремлющие после жаркого дня – не двигалась ни одна веточка.

Перед Аароном горели две тонкие свечки, лежащие криво в латунных подсвечниках. Из алькова долетали голоса женщин и детей.

Несколько телег, видимо, из ближайших деревень, заскрипели на тракте, и, не въезжая в корчму, потащились дальше. На дворе был сумрак, который едва на несколько шагов позволял что-нибудь различить. Аарон кончил уже свои псалмы и не спеша раздевался, складывая старательно одежду; глаза его обежали всю пустую таверну, упали равнодушно на нищенку, потом на суетящегося слугу – но мысль, должно быть, была где-то в другом месте. Старый израильтянин был грустный и рассеянный, не успокоила его даже набожная молитва.

Он уже собирался гасить ненужную свечу, когда скрипнула дверь, медленно открылась, но никто не вошёл в неё. Аарон поглядел, немного нетерпеливый. Кто-то за ней стоял, словно не смея войти. Сначала хозяин ждал, потом двинулся поглядеть, кто заглянул в корчму; но как раз он приступил к порогу, когда какая-то фигура, стоящая тут же, отступила дальше.

Еврей, который не боялся никого, а был любопытным, выглянул за дверь и, не в состоянии ничего увидеть, сделал шаг дальше. У столба стоял, опираясь, человек с опущенной головой.

Аарон приблизился, вытянул голову и крикнул.

– Тс! – послышалось слабым голосом.

На лице и движениях корчмаря виден был великий испуг.

– Этого не может быть! – воскликнул он сам себе.

Прибывший взял его за руку.

– Не хочу, – сказал он, – чтобы меня видели.

– В корчме живой души нет, – шепнул Аарон, забыв о нищенке.

Стоящий у столба мужчина двинулся, но зашатался; еврей взял его под руку и неспешно повёл к избе. Они как раз входили на порог, кода сидящая на лавке нищенка повернула голову, подняла руки, хлопнула в ладоши и воскликнула слабым голосом:

– Погибель!

Услышав это голос, входящий бросился, испуганный, и руками заслонил глаза. Если бы не Аарон, он упал бы, может, потому что качался на ногах. Нищенка сперва засмеялась, будто каким-то стонущим смехом, но голос её увяз в горле и прервался вдруг.

Еврей тем временем, постоянно что-то шепча прибывшему, почти силой тянул его в альков, издали жене и внукам давая знаки руками, чтобы ушли прочь.

Шли они так, а скорее влачились во вторую комнату, когда Ханна Гайдуковна встала с места и пошла за ними.