Перед изгнанием. 1887-1919

В результате этого шага генерал Максимович передал великому князю Дмитрию приказ немедленно покинуть Петербург и отправляться в Персию под присмотр генерала Баратова, командовавшего нашими войсками в этой стране, Генерал Лайминг[170] и граф Кутайсов[171], адъютант императора, должны были его сопровождать. Поезд великого князя уходил в два часа ночи.

Я же получил приказ выехать в наше имение Ракитное, назначенное местом моего постоянного пребывания, и также должен был уехать той же ночью. Офицер-преподаватель Пажеского корпуса капитан Зеньчиков и помощник начальника тайной полиции Игнатьев имели приказ сопровождать меня и содержать в изоляции до самого места ссылки.

Нам с Дмитрием дорого досталось расставание. Несколько дней, проведенных вместе пленниками в его дворце, стоили долгих лет. Сколько рождалось мечтаний! И сколько разрушенных надежд! Когда и при каких обстоятельствах мы свидимся? Будущее было темно. Нас охватывали мрачные предчувствия.

В половине первого ночи великий князь Александр Михайлович приехал за мной, чтобы отвезти на вокзал.

Публике вход на перрон был запрещен. Повсюду стояли подразделения полиции.

Я поднялся в вагон с тяжелым сердцем. Колокол ударил, локомотив пронзительно засвистел, перрон поплыл перед глазами, исчез… Затем и город исчез в зимней ночи, и поезд катился во тьме, через пустынные равнины, спящие под снегом.

Я замкнулся в своих грустных мыслях, укачиваемый монотонным стуком колес.

Глава XXV

Принудительное пребывание в Ракитном. – Первая фаза революции. – Отречение императора. – Его прощание с матерью. – Возвращение в Санкт-Петербург. – Странное предложение

Путешествие было медленным и без развлечений, но я был рад по приезде увидеть родителей и Ирину, которые, предупрежденные тестем, тут же выехали из Крыма ко мне в Ракитное, оставив нашу маленькую дочку с кормилицей в Ай-Тодоре.

Зная, что моя корреспонденция просматривается, я мог им написать лишь несколько кратких и незначащих слов. То, что они узнали от других о событиях в Петербурге, испугало их, тем более, что они не знали всех подробностей. Две телеграммы, полученные почти одновременно, окончательно их запутали. Первая, посланная из Москвы великой княгиней Елизаветой, содержала: «Мои молитвы и мысли с вами всеми. Благослови Господь вашего дорогого сына за его патриотический поступок».

Вторая была им адресована из Петербурга великим князем Николаем Михайловичем: «Труп найден – Феликс спокоен».

Мое участие в убийстве Распутина становилось общепризнанным фактом.

Ирина рассказывала, что она проснулась ночью с 29 на 30 декабря и, открыв глаза, увидела Распутина. Он был виден по пояс, огромного роста, в голубой вышитой рубашке. Видение длилось не более секунды.

Мой приезд в Ракитное не прошел незамеченным, но любопытные наталкивались на приказ никого не впускать.

Однажды меня посетил генеральный прокурор, занимавшийся расследованием смерти Распутина. Наша встреча напоминала водевильную сцену. Я ожидал встретить в этом высокопоставленном страже правосудия человека сурового и непреклонного, к борьбе с которым я готовился. Увидел же человека, взволнованного до такой степени, что он казался готовым броситься мне в объятия. За завтраком он поднялся с бокалом шампанского в руке, чтобы произнести патриотическую речь и выпить за мое здоровье.

Поскольку разговор зашел об охоте, отец спросил его, охотник ли он. «Нет, – ответил этот достойный чиновник, думавший о своем, – я никогда никого не убивал». Заметив свой промах, он густо покраснел.

После завтрака мы имели беседу с глазу на глаз. Сначала он в растерянности не знал, как заговорить о цели своего визита. Я пришел ему на помощь, сказав, что мне нечего прибавить к тем заявлениям, которые уже сделаны. Казалось, он сразу же почувствовал облегчение, и в ходе двухчасовой беседы имя Распутина не было произнесено.

Наша жизнь в Ракитном текла довольно монотонно. Главным развлечением были прогулки в санях. Зима была морозная, но великолепная. Солнце сияло, и ни малейшего дуновения ветра; мы выезжали в открытых санях при 30 градусах ниже нуля и не мерзли. Вечером – читали вслух.

Новости, приходившие из Петербурга, были самыми тревожными, Казалось, все потеряли головы и крах неизбежен.

12 марта разразилась революция. В столице пожары вспыхивали повсюду, на улицах шла ожесточенная перестрелка. Большая часть армии и полиции перешла на сторону революции, включая даже казаков свиты, элиту императорской гвардии.

После долгих дискуссий с «Советом рабочих и солдатских депутатов» было создано Временное правительство под председательством князя Львова, социалисты поставили Керенского министром юстиции.

В тот же день произошло отречение императора. Чтобы не разлучаться с больным сыном, он отрекся в пользу брата, великого князя Михаила. Текст этого исторического документа известен, но я хотел бы напомнить здесь эти благородные слова: