Перед изгнанием. 1887-1919

Серов не опошлял своего искусства и соглашался на заказы, если только модель ему нравилась. Так, он отказался писать портрет светской женщины, известной в Петербурге, потому что ее лицо его не вдохновляло. В конце концов он уступил настояниям этой дамы, но, закончив последний сеанс, взял кисть и «надел» на нее огромную шляпу, закрывавшую три четверти лица. Когда модель запротестовала, Серов насмешливо ответил, что именно в шляпе заключается весь интерес портрета[90].

Он был человек одновременно слишком бескорыстный и слишком независимый, чтобы скрывать свой образ мыслей. Он мне рассказывал, что, когда писал портрет царя, императрица раздражала его постоянным наблюдением. В один прекрасный день, исчерпав терпение, он вручил ей палитру и кисть и предложил продолжить работу.

Этот портрет, лучший из портретов Николая II, был растерзан во время революции 1917 года, когда исступленная толпа наводнила Зимний дворец. Один мой друг-офицер принес мне несколько обрывков, которые он подобрал во дворце и которые я благоговейно храню.

Серов был очень доволен моим портретом. Дягилев просил его у нас на выставку русского искусства, которую он устраивал в Венеции в 1907 году, но известность, приносимая мне портретом, не нравилась родителям, и они попросили Дягилева убрать его с выставки.

Каждое воскресенье после обедни родители собирали крестьян с семьями во дворе. Дети получали лакомства, а их родители подавали свои просьбы и жалобы. Они доброжелательно выслушивались, и очень редко эти просьбы не выполнялись.

В июле бывали большие народные праздники с песнями и танцами. Эти праздники радовали всех. Мы с братом принимали в них живое участие и каждый год с нетерпением их ожидали.

Простота наших отношений с крестьянами, свидетельство дружеских чувств, которые у них не исключали уважения, удивляли всех наших иностранных гостей. Художник Франсуа Фламенг, будучи с визитом в Архангельском, был этим буквально потрясен. Он был так восхищен, что сказал матери, прощаясь: «Обещайте мне, княгиня, что, если моя карьера художника кончится, вы позволите мне быть в Архангельском почетной свиньей!»

Однажды в конце каникул мы с братом стали свидетелями странного случая, тайна которого никогда не разъяснится. Мы должны были сесть в Москве в ночной поезд до Петербурга. После обеда простились с родителями и сели на тройку, которая должна была отвезти нас в Москву. Дорога пересекала лес, прозванный Серебряным и растянувшийся на километры, необитаемый и без признаков человеческой жизни. Была лунная ночь, ясная и сияющая. Внезапно, в тиши леса наши лошади встали на дыбы, и мы увидели поезд, тихо проходивший между деревьями. Вагоны были освещены, и мы могли различить людей, сидевших внутри. Наши слуги перекрестились: «Это дьявольская сила!» – пробормотал один из них. Мы с Николаем были ошеломлены: никакая железная дорога не пересекала этот лес, но мы вчетвером видели таинственный поезд.

* * *

У нас были многочисленные соседские связи с Ильинским, имением великого князя Сергея Александровича и великой княгини Елизаветы Федоровны. Их дом был устроен со вкусом, в стиле английских сельских жилищ: кресла, обтянутые кретоном, и изобилие цветов. Свита великого князя жила в павильонах, рассеянных по парку.

В Ильинском я встретил, еще ребенком, великого князя Дмитрия Павловича[91] и его сестру, великую княжну Марию Павловну[92]. Оба жили с дядей и теткой. Их мать, греческая принцесса Александра[93], умерла, когда они еще были детьми, а их отец, великий князь Павел Александрович, должен был покинуть Россию после своего морганатического брака с мадам Пистолькорс, позднее княгиней Палей[94].