Перед половодьем

Вслед за адвокатами откуда-то выходят подсудимые в сопровождении рослых жандармов — сабли обнажены наголо. В сравнении с дородными жандармами подсудимые кажутся такими заморышами, что зрители поневоле недоумевают: да неужели же не справиться пустыми руками…

Арестанты садятся, в зале воцаряется тишина, нарушаемая проходящим к своему месту священником. Его кресло слева от публики у стены, к спинке прикреплена кнопкою бумажка, гласящая: «Место священника».

Расположившись в своем кресле, священник бросает холодный взгляд на подсудимых и затем переводит его на дверь, в которую должны войти судьи. Подрясник священника лиловый со стальным отливом.

— Попрошу свидетелей в свидетельскую комнату, — машет обезьяньими руками согбенный судебный пристав.

…Сияя орденами, к сафьяновым креслам проходят судьи и, не торопясь, рассаживаются. Подстриженный ежиком прокурор угрюмо наклоняется над столом, что-то быстро отмечая в лежащей перед ним бумаге. Рядом с ним старец с седой бородой, такою длинною, как у того злого карлика, что — в сказке — прищемил бороду и никак не мог освободиться. Глаза навыкате, свисающие усы. У середины же стола, в кресле со спинкою выше остальных спинок, сидит, откинувшись назад, оливково-желчный председатель — маленькие птичьи глаза. Ноги у него вытянуты вперед, поэтому туловище кажется ускользающим под стол. Слева от председателя высится плешивый, красноносый, красногубый, с двойным подбородком, с придавленными к вискам ушами.

— Архип Егорыч стоит перед судьями.

— …Вы по профессии артельщик?

— Так точно-с!

— Расскажите, как было дело.

Откашлянув, он повествует:

— Ехал я, значит, из банка с деньгами, свернули на Степановскую, народу нет, только стоят у тумбочек вот этих двое, — он указывает на подсудимых, — лишь поравнялась лошадь с ними, они и накинулись. Вон тот пугает извозчика револьвером, а этот взобрался в пролетку и кричит: «Подавай деньги, живо!» Я не отдал, он меня рукоятью по лицу, по самым глазам, скатился я наземь вместе с сумкою, закричал — караул! — они и побежали.

— А сумку оставили?

— Да, я на нее упал.

— Ну, а скажите, — спрашивает председатель, — когда вы упали, грабители сразу же побежали или же не сразу?

— Первоначала карман мне обшарил и кошелек вытащил с деньгами.

— Этот кошелек?

— Так точно-с!

— Сколько в нем находилось денег?

— Рубля три с медью.

— Слово принадлежит прокурору! — повышая голос, произносит председатель.

Прокурор встает, опираясь руками о стол.

— Вы хорошо помните, что шарил у вас в кармане только один из нападавших?

— Да.

— Кто именно?

— А который с бровями.

— А как вы полагаете, если бы вы от удара не выпали из пролетки, стал бы в вас стрелять нападавший?

— Не пожалели бы! — сурово отвечает Архип Егорыч.

— Когда грабители побежали, вы слышали выстрелы?

— Слышал-с.

— Сколько выстрелов, не помните?

— Никак нет, по причине, что ослеп и впал в беспамятство.

Прокурор, кивнув в сторону председателя, опускается.

Тонкий адвокат с маленькой головой обращается к Архипу Егорычу:

— Вы утверждаете, что кошелек у вас вытащен? Мне кажется, в ваших показаниях существуют противоречия: упав из пролетки, вы были временно ослеплены, как же тогда вы смогли увидеть, что у вас вынимают кошелек?.. Не вернее ли предположить следующее: падая, вы обронили кошелек, который был немедленно подобран одним из нападавших.

В зале наступает глубокая тишина.

— Кошелек был вытащен! — резко говорит Архип Егорыч.

— Но как же вы это увидели? — удивляется адвокат.

— Я чувствовал.

Защитник с недовольным видом опускается обратно на свой стул.

Председатель, брезгливо взглянув на сапоги Архипа Егорыча, нетерпеливо спрашивает:

— Уверены ли вы, что кошелек вытащен? Может быть ваше ощущение обмануло вас? Может быть, вы забыли?

Архип Егорыч молчит.

— Я обращаюсь к вам! — прикрикивает на него председатель. Архип Егорыч переступает с ноги на ногу, как провинившийся школьник, и раздражается:

— Если господину председателю угодно, чтобы я отвечал, как он мне подсказывает, я отвечу, но только — кошелек вытащен, а не обронен.

Председатель краснеет, судьи недоумевающе переглядываются между собой.

— Ваше замечание крайне неуместно! — оправляется от смущения председатель. — Вас я допрашиваю не для того, чтобы слышать угодное или неугодное мне, а чтобы выяснить правду, ценную для правосудия. Не желаете ли что-нибудь еще добавить к вашим показаниям?

— Обидели они меня, — указывает Архип Егорыч на подсудимых, — морду окровавили, чуть не ослеп, за то и их побили, да и в тюрьме посидели. Стало быть, квиты. Простите их, господа судьи, покорнейше прошу, а я их прощаю. Наше дело — они меня, их за меня, ну и ладно: губить молодые жизни не подобает.

— Можете идти! — обрывает его речь председатель, брезгливо усмехаясь.

Архип Егорыч с достоинством возвращается на свое место и видит среди публики бледную женщину, встретившуюся ему при входе в жандармское правление. Вместе с матерью сидит небритый мужчина в засаленной тужурке железнодорожника. Он что-то нашептывает ей на ухо, но она замерла, как изваяние, и, вероятно, ничего не слышит, не видит и не понимает.