Перед рассветом

Ван Гог смотрит на мертвое лицо. Уже сменились кадры и закончился информационный выпуск. А у него всё стоит перед глазами показанный в новостях убитый Сережка Павлин тихий скромный мальчик с соседского двора. У давно повзрослевшего заросшего черной щетиной Сережки, мертвые залитые кровью глаза. Как же так? Они же в одну школу ходили! Он же его папу и маму знает. А с моими родителями, что? А другие повстанцы? Их лица не показывали только трупы, много трупов. Зато транслировали упитанные морды добровольцев из вспомогательных карательных частей миротворческого корпуса. Довольные они позируют перед камерами, откровенно делятся с задающим им вопросы журналистом TNN самым сокровенным, количеством получаемого ими жалования.

Зачем? Зачем ему-то переживать? Он живет теперь в другой стране. Он сыт, доволен, успешен. А эти? Да они сами всё просрали, пусть теперь сами и ползают и дохнут в своем дерьме.

-- Выпей!

Это когда же она успела сбегать до домашнего бара и принести ему пузатый стеклянный бокал на треть наполненный дорогим янтарного цвета коллекционным коньяком.

-- Пожалуйста выпей Ван Гог, тебе сейчас необходимо выпить, - дрожащим голосом повторяет его менеджер, его жена с который он заключил весьма выгодный для обоих контракт.

Вот только почему у нее сильно дрожит голос и стали такими встревоженными просто больными глаза? Разве в контракте это предусмотрено? Нет. В контракте у каждого свой счёт в банке, полученные от дизайн - проектов и картин деньги делятся в равных долях. Оплата расходов за квартиру и студию пополам. Обедают и ужинают они в хорошем недорогом ресторанчике, где у каждого свой кредит. Очень удобно. Она его удовлетворяет, он ее. Тут всё в полном порядке, никто никому ничего не обязан. Прекрасные цивилизованные отношения. Главное, выгодные, обоим.

А вот Надька дурочка этого не понимала, он уезжал, а она тогда ревела и всё просила его остаться в той проклятой Богом и людьми стране, обещала всегда рядом быть. Не понимала она дура ничего, и он не понимает, почему не выпив свой любимый напиток, подошел к встроенному шкафу и стал собирать свои вещи, с остервенением отбрасывая модные эксклюзивные шмотки, выбирая и укладывая в большую спортивную сумку, то что потеплее и попрочнее.

-- Я возвращаюсь домой, - отрывисто бросал тяжелые слова камни бледный с заострившимися чертами лица Ваг Гог, - Деньги со своего счета переведу на твой. Авторские права на картины и проекты отдаю тебе. Мне, - болезненно улыбнулся Ван Гог, - они больше не потребуются.

-- Не понимаю! - испуганно и торопливо заговорила его жена, сложив руки на животе, - Зачем тебе это? Там уже все решено, ты ничего не изменишь. Ты же не фанатик Ван Гог! Ты же понимаешь, что всех повстанцев уничтожат. У них нет шансов! Зачем тебе умирать? Зачем?

Уминая в сумке свои вещи (эх сколько барахла то набрал) он не ответил. И тогда подскочив к нему и в бешенстве пиная его дорогую спортивную сумку босыми ногами, она исступленно закричала:

-- Ну конечно! Это ваша национальная загадочная душа, тебя зовет! Что же вы с этой загадкой всё что смогли продали, а что у вас не купили то засрали!

-- Наверно ещё не всё, - на родном языке чуть слышно ответил Ваня Гогрин.

Только кому ты ответил? Себе? Женщине, которая как оказалось, тебя любит? Или тем последним защитникам своей земли, мертвые лица и тела которых ты увидел в чужой победной военной сводке? Кому?

-- Может хоть объяснишь? - обессилив от крика, тихо устало и безнадежно попросила жена и осторожно присела на кресло.

Что-то она сильно пополнела в последний месяц, невольно отметил Ван Гог, взвешивая в руках тяжелую сумку с вещами. А потом повернулся к ней лицом.

-- Объяснить? - задумался он, подбирая слова, - Нет не смогу. В картине сумел бы написать. А словами объяснить ... нет, не смогу. А картина. Я ее вижу. Под горячим степным ветром клонится к теплой земле родного поля золотая рожь. Добрый в этом году урожай будет. По золотому полю бежит освещенная солнцем маленькая русоволосая девочка и кажется, что бежит она именно к тебе и зовет тебя, а там вдалеке на краю поля очертания вооруженных мужчин построившихся в цепь, и из-за леса наползает на них тьма. Огромная черная туча всепожирающей тьмы. И пока не ясно успеет ли добежать до тебя ждущий защиты ребенок, остановит ли редкая цепь мужчин ползущую черную гадину или она пожрет все. Моё место там, в этой картине среди мужчин на краю последнего поля нашей земли. Прощай!

Он так и не сумеет написать эту картину потому что ...