Перед разгромом

Второй раз произнесла его имя Дукланова с особенным ударением, и, глядя на нее, он не мог отделаться от смутного сознания, что и он тоже знает ее, хотя и не мог припомнить, где видел ее.

— Где же вы видели меня? — наконец спросил он.

— Вас я не видела, но вы — внук того человека, который и мертвый мне дороже все живых людей на земле. Вы так похожи на него, что когда я гляжу на вас, мне кажется, что он воскрес и стоит предо мною, как живой. Я — Джулковская, — прибавила она со слезами на глазах, пристально и любовно устремленных на Грабинина.

Он понял причину странного влечения, которое чувствовал к ней, и, молча взяв ее руку, почтительно поцеловал ее.

Когда он поднял голову, на его лице не оставалось и следа страха и недоверия: эта женщина сделалась ему так близка, что он, не колеблясь, доверил бы ей не только самого себя, но также и ту, которая была ему дороже жизни.

Не прошло и получаса, как карета, ждавшая в соседнем переулке, ехала назад во дворец Чарторыских, увозя Дукланову с Еленой Васильевной Аратовой.

XXX

Прошло несколько дней, но в это короткое время случилось в городе столько нового, что одному человеку не хватило бы и недели, чтобы рассказать подробно эти происшествия, с изложением их причин и последствий.

Из особенно выдающихся событий, совершившихся въявь, не по побуждениям, остававшимся тайной даже и для самих актеров великой трагикомедии, разыгравшейся в Речи Посполитой, весьма волновали общественное мнение сближение Карла Радзивилла с королем и примирение последнего с Чарторыскими. Король ужинал с ним у «пана Коханку», князь Адам Чарторыский сделал визит своему коронованному племяннику, а его супруга приняла приглашение на праздник, которым счастливый венценосец решил ознаменовать такое счастливое событие, как примирение с вождями враждебной ему партии. Обещала украсить этот праздник своим присутствием и красавица Изабелла, а муж ее прокутил всю ночь в Лазенках и так напился пьян за ужином, что его в бесчувственном состоянии доставили во дворец. Одним словом, по всем признакам, примирение можно было считать состоявшимся.

Ближе посвященные в тайные пружины сложной и хитрой машины чужеземного происхождения, приводившей в движение страсти руководителей польской политики, передавали друг другу о возрастающем влияния прелата Фаста, об огромной услуге, оказанной им королю своевременным открытием намерений русского двора для поддержания его на престоле, о том, что графиня Анна Потоцкая выбрала его руководителем своей совести и что он теперь такой же частый гость во дворце киевского воеводы, каким был и остался во дворце княгини Изабеллы. Ко всему этому с изумлением прибавляли подробности о визите прелату Фасту архиепископа Подосского, о встрече во дворце последнего агента римской курии с русским послом и о продолжительном разговоре между этими двумя представителями враждебных лагерей католичества и православия.

Да и мало ли что говорили! Уверяли, например, будто король уже успел воспользоваться настроением своих бывших недругов, чтобы замолвить графине Анне Потоцкой словечко за своего фаворита Аратова, и так красноречиво доказывал ей все выгоды для страны от брака умного и ловкого москаля с пани Розальской, что графиня будто бы стала поддаваться на эти резоны и просила только дать ей время убедиться, что не Аратов заставит Розальскую изменить католической вере, а Розальская заставит его перейти в лоно католичества.

Но самой животрепещущей злобой дня все же оставалась таинственная красавица, заинтересовавшая короля на прошлой неделе в Лазенковском парке. Теперь она, неизвестно какими судьбами, попала во дворец князя Казимира Адама Чарторыского и продолжала так страстно занимать общество, что все прочие новости и сплетни бледнели перед желанием узнать, кто она такая, и увенчается ли успехом желание его величество познакомиться с нею поближе.

Что побуждает бывшую возлюбленную короля покровительствовать этой личности и окружать ее заманчивой таинственностью и какого рода выгоду надеется она извлечь из этой хитросплетенной интриги, — никто даже и представит себе не мог, но это не мешало предаваться предположениям самого фантастического свойства во всех домах и дворцах Варшавы. Немалая доля этих предположений выпала на счет русского посла, которому досужие умы не прочь были приписывать всюду коварное влияние на судьбы страны. Находились и такие, которые усматривали в таинственной незнакомке орудие берлинского или венского двора и даже Рима. Так или иначе, но все сходилось на одном: что ей суждено заменить всех женщин, царивших в Лазенковском дворце. И можно себе представить, в каком волнении находились эти красавицы и их семьи, строившие блестящие планы на их фаворе как и для себя лично, так и для политических переворотов в стране!