Перед стеной времени

Отличие научного сознания от всеобщего скорее временное, нежели качественное. Исследователь выполняет функцию презентатора, показывая то, что стало возможным и, вероятно, уже завтра будет внедрено. В этом угадываются черты утопической картины, оказавшейся отчасти пророческой.

Презентуемое (Vorweisung) принимается, причем не только без того сопротивления, которое обыкновенно встречают культовые символы, но, как правило, даже с восторгом. Навязать арабу крест гораздо труднее, чем фотоаппарат. Так было далеко не всегда. Это особенность эпохи, сделавшая Мекку таким же городом, как любой другой.

В отношении принятия того, что презентуют исследователи, наблюдается непрерывно возрастающая проводимость. Здесь уже нет ничего удивительного. Таков один из признаков ускорения.

149

Все это тесно связано с тем, что Земля становится безграничной и освобождается от богов. Отсюда и гибкость в отношении презентуемого [наукой], отсутствие четкого различия между дозволенным и недозволенным. Это разграничение проводится лишь там, где сомнение молчит.

Если научный эксперимент оборачивается чем-то неприятным (например, появляется собака без мозга или с двумя головами), недовольство питается тем, что оставил после себя культ. В таком случае боги – защитники не только территориальных границ, в первую очередь родины, но и образа, который там, где его воспринимают как божественный, олицетворяет собой прекрасное. Поэтому боги не приемлют хаотических и хтонических существ, не терпят уродства гигантов.

Здесь опять уместно упомянуть Геракла. Примечательна та озлобленность, с какой он преследует и уничтожает многоликих отпрысков рыбохвостого Протея, верша над ними правосудие.

Геродот сказал, а Джамбаттиста Вико повторил, что у каждого народа свой Геракл. Там, где его больше нет, многое перестает быть возможным. Хотя люди продолжают погибать на границах, смысл требуемой от них жертвы меняется: теперь человек умирает еще и за безграничное.

Границы, очевидно, исчезают – не только как явление, но и как смысл, как ценность. Вместе с ними уходит и номос – сила, их оберегавшая. В этом, а не в физической угрозе, заключена глубинная сущность того страха, который охватывает людей при встрече с порождением Протея. Они угадывают в нем нечто большее, чем нарушение сложившейся формы, которое, кстати, уничтожает и смерть. Они угадывают в нем признак близящейся атаки со стороны порождающей прапочвы. Подобное отвращение многие испытывают при виде змеи.

150

В связи с тем, как презентуемое наукой принимается всеобщим сознанием, полезно упомянуть так называемое «искусственное оплодотворение» – новшество, встретившее значительно большее неприятие, нежели другие подобные вмешательства в жизнь человеческого организма.

Впрочем, это сопротивление слабее и менее целенаправленно, чем можно было бы предположить, осмыслив значение рассматриваемого явления. Оно свидетельствует об уже далеко зашедшем ослаблении номоса. Такому событию должно было многое предшествовать, в первую очередь современное развитие хирургии.

По причине, заключенной не в распространенности, а в самом принципе этого нового способа размножения, он в еще большей степени чреват судьбоносными последствиями для человечества, чем мировые войны, которые, кстати, пришлись как раз на то время, когда идея искусственного оплодотворения созрела, начала применяться на практике и стала предметом дискуссий. Новизна мировых войн тоже заключалась не в их масштабе, а в качестве: они представляют собой такие операции над населением Земли, что мы спрашиваем себя, можно ли вообще понимать их как войны в прежнем смысле этого слова с правовой, политической и этической точки зрения. Если бы дело было только в масштабе, а не в качественном изменении, такой вопрос не возник бы.

Упомянув современное состояние хирургии, мы имели в виду не столько соответствующие этому уровню средства и умения, сколько цепочку нарушенных табу. Сегодня, когда сектант отказывается от переливания крови, это воспринимается как религиозное безумие, а если речь идет о его ребенке, то даже как преступление. Искусственное оплодотворение не требует таких глубоких теоретических познаний, какие необходимы для гемотрансфузии. Сообщения об удачных попытках этого рода время от времени встречаются в хрониках, например, в отчетах арабских врачей. Даже история Лота и его дочерей заставляет заподозрить нечто подобное.

Пример искусственного оплодотворения ценен именно тем, что сама процедура с теоретической точки зрения была возможна не только в наше время, но и в любое другое. Однако именно сейчас она вошла в практику и приобрела массовое значение. Этот факт заслуживает внимания хотя бы потому, что научный аппарат и его абстрактная схема, в большинстве подобных случаев вуалирующая сущностные аспекты, в данном случае играют второстепенную роль.