Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний

– Кажется, брюнетка. Нет, впрочем, блондинка. А вы Петю спросите.

– Петя одно, а вы совсем другое. Его, кстати, перевели на Балтику!

– Да ну! А я-то думал, что он где-то у торпедовцев.

– Нет, уехал. Заходил прощаться. О вас вспоминал, беспокоился. Хороший мальчик.

– Да, очень хороший.

– Значит, недурна? На Венеру Милосскую не похожа?

– Скорее на Диану.

Немного разочарованная Эмма Леонтьевна отлучилась и вернулась с подносом, на котором стояли две чашки, сахар и банка сгущенного молока, которую она попросила открыть.

– Ого! Ленд-лиз?

– Да, вот у нас теперь как! – гордо сказала Эмма Леонтьевна и принялась рассказывать о торжественном ужине на английском крейсере.

– Вы там были? Но ведь англичане на боевые суда женщин, кажется, не приглашают?

– Не приглашают. Мой Андрей Александрович не больно-то говорлив. Так я всех, кто там был, выспросила. Интересно! Адмирала Ф. видели?

– Много раз. Командующий познакомил меня с ним в театре.

– Такой маленький, сухонький, седеющий, со светлыми, холодными, как льдинки, глазами. Вышел встречать наших на верхнюю площадку правого трапа. Почетный караул и все как полагается, но, честное слово, наш «поросенок» по сравнению с этим банкетом показался бы… Как звали римского полководца, который прославился своими пирами?

– Лукуллом.

– Так вот, лукулловым пиром. Стол без скатерти, полированный, перед каждым гостем две салфеточки, одна под тарелку, другая – под рюмку. Матросы расставляют посуду, обносят блюдами, наливают виски и воду. В конце ужина внесли высоко на руках большой пудинг, пылающий синим огнем. Вот так надо вносить высоко на руках нашего поросенка! В соседней каюте духовой оркестр заиграл что-то веселое, и тут с Андреем вышел конфуз. После того как оркестр исполнил наш государственный гимн, Ф. произнес тост за нашего Калинина. И Андрей, по русскому обычаю, выпил свою стопку до дна. А оказалось, что нужно выпить только половину. Что делать? Хотел долить. Но как дольешь, если эти матросы уже унесли вино! А между тем наш командующий уже произносит ответный тост: «За короля, во владениях которого никогда не заходит солнце». Ну, пришлось ему зажать стопку в кулаке и сделать вид, что он только теперь ее допил.

И Эмма Леонтьевна засмеялась.

Разговор перешел на историю Анны Германовны. Перед отъездом Незлобин заказал в Старом Полярном ограду для ее могилы, сам сделал рисунок, заранее заплатил мастеру и уже успел проверить, исполнил ли тот работу.

Сняв треух, он долго стоял подле могилы. Строки Пастернака, которого он знал и любил, вспомнились ему.

Всегда загадочны утраты,
В бесплодных розысках в ответ
Я мучаюсь без результата:
У смерти очертаний нет.

Эмма Леонтьевна грустно обрадовалась, узнав, кто заказал ограду, и вспомнила, что накануне самоубийства Анна Германовна зашла к ее мужу – они работали в одном здании – и попросила его показать на карте место, где погиб Мещерский. Андрей Александрович приказал оператору изготовить карту и, когда это было сделано, поставил на карте красный крест. Анна Германовна долго рассматривала карту, а потом прижала ее к груди, точно боялась, что отнимут. «Можно мне взять эту карту с собой?» – «Конечно можно».

Эмма Леонтьевна разволновалась, рассказывая эту историю, и с трудом удержалась от слез.

– Теперь эта карта у меня. Ведь, кажется, есть надежда, что вы встретитесь с ее сыном?

– Тале удалось взять его из детского дома. Она живет с ним и с отцом.

И прибавил:

– Ее отец почти не разговаривает.

– А вы знаете, почему командующий не подписал приказ о награждении Мещерского?

– Нет.

– Потому что наши перехватили немецкое радио о том, что они взяли в плен четырех матросов и офицеров. Более того, разведчики узнали, что они устроили шествие в Киркенесе, провели через весь город пленных, – надо же им было показать, что русские в плен сдаются. И командующий не подписал, потому что… Потому что не было никаких доказательств, что Мещерский убит. А вдруг он был среди этих пленных? Что с вами? Вы побледнели.

– Нет, ничего, – машинально ответил Незлобин. – Но если он попал в плен… Он может вернуться?

– Дал бы бог! – Эмма Леонтьевна грустно взглянула на него. – Я не так хорошо его знаю, как вы, – мягко сказала она, – но мне всегда казалось, что плен – это было бы для него хуже смерти.

– Да. Я не верю, что они могли взять его живым, – глухо отозвался Незлобин. – Он застрелился бы.

– А если не было оружия?

– Все равно… Не знаю. Разбил бы себе голову о стену.

– А вот и мой Андрей Александрович идет. Он вам эту историю подробно расскажет.

Член Военного совета был плотный, среднего роста человек, вполне оправдывавший поговорку: «Неладно скроен, да крепко сшит». Впрочем, о нем нельзя было сказать, что он «неладно скроен». Ничего характерного не было ни в его внешности, ни в сдержанной манере держаться: узнав, что интересует Незлобина, он заговорил, и сразу стало понятно, что его волнует судьба Мещерского и что он, очевидно, ясно представляет то, о чем рассказывает, и даже что он добр и терпим.